Николай Ульянов - Сириус

— Мясо протухло, — сказал унтер-офицер. — Третьего дня запаслись, думали, покормим солдат… Какое!.. До солдат на ероплане не долетишь, ушли голодные, а мясо гниет, придется сегодня же выбрасывать. Да и хлеб, кажись, зацветает. Такая жара и духота. Сапоги и те плесневеют.

Жукову лишь на другой день удалось догнать строевые части — понурые, запыленные. Два дня не ели, не пили, а спать ложились без малого в полночь. Поднимались до восхода солнца. И так целую неделю.

— Ноги, что деревянные, — жаловались солдаты.

— А что генерал Самсонов?

Генерала тревожило направление движения. «Нас ведут не туда, — говорил он, — подставляют под фланговый удар». Он убежден был, что опасность угрожает не с севера, а с запада, тогда как генерал Жилинский слышать об этом не хочет. Увлеченный своим планом, он всякую попытку изменить либо замедлить продвижение встречал грозными телеграммами, настаивавшими на строгом выполнении его предписаний.

— А как отнеслись в Ставке?

— Генерал Янушкевич сказал: «Мы все это знаем и понимаем генерала Самсонова. Его тревога за армию законна, но у нас нет пока причин вмешиваться в планы и расчеты Северо-Западного фронта. Считаю, однако, нужным сейчас же довести до сведения его высочества обо всем вами сказанном».

Государь выслушал Жукова, спросил, как живут в Ставке, в котором часу встают и когда бывает обед. После коротких ответов аудиенция была окончена.

На другой день Граббе сказал с улыбкой: «Конвой решил не возвращать тебя в действующую армию. Придется ждать следующей очереди».

— Вот и взыскание получил!

Жуков был на хорошем счету. Красивый, с приятными манерами, умел хорошо говорить; сама государыня любила его слушать. За ним ничего не было замечено. Но все, от гофмаршала до камердинера, чувствовали в нем не своего.

— Умен, вот и все тут, — пробурчал однажды адмирал Нилов.

Если Франция не была стерта с карты Европы, то прежде всего мы обязаны этим России.

Вечером немецкий беспроволочный телеграф оповестил Европу: «Всем! Всем! Всем! Вторая русская армия силою в три корпуса окружена и полностью уничтожена».

— Это провокация оберкоманды восьмой германской армии, — лепетал бледный адъютант министра. — Вот сегодняшняя сводка нашего главного штаба… Она считает излишним опровергать эти нелепые измышления.

Сухомлинов взял бюллетень и, пробежав все, касающееся «измышлений», углубился в сообщения о перестрелках и стычках. Среди них как бы невзначай: «На прусском фронте, в районе Остероде, появились новые неприятельские силы, кои на некоторых участках переходят в наступление…»

Стали понятны настойчивые опровержения, телеграммы агентства Вольфа. Министр вспомнил, что еще неделю тому назад военная разведка доносила, будто Мольтке начал готовить пять корпусов для отправки с Западного фронта на восток и уже тогда отправлены были гвардейский резервный корпус, взятый от армии фон Бюлова, и одиннадцатый армейский корпус — от армии фон Гаузена. Их сопровождала восьмая саксонская кавалерийская дивизия. Вспомнились сообщения о ликовании во французской Гранд Квартир Женераль, где это распоряжение Мольтке называли «нашим спасением».

— Старый Мольтке перевернется в гробу от такой ошибки племянника, — говорил генерал Дюпон.

За обедом у Донона к военному министру подсел молодой граф Ростовцев, секретарь императрицы Александры Федоровны.

— Ради Бога, Владимир Александрович, что там происходит?

Сухомлинов выдержал полагающуюся паузу и отчеканил:

— Могу только повторить слова сообщения генерального штаба, что опровергать телеграммы агентства Вольфа совершенно излишне, то есть невозможно.

— Так это верно, что говорят?

— Увы! Теперь я имею официальное подтверждение. Не смею его разглашать по настоянию Ставки; исключение делаю для вас, секретаря ее величества.

Ставка три дня не говорила правды, чтобы дать народу приготовиться к страшному удару. Только девятнадцатого августа вся Россия прочла: «Вследствие накопившихся подкреплений, стянутых со всего фронта благодаря широкоразвитой сети железных дорог, превосходные силы германцев обрушились на наши силы; около двух корпусов подверглись самому сильному обстрелу тяжелой артиллерией, от которой мы понесли большие потери. По имеющимся сведениям, войска дрались геройски; генералы Самсонов, Мартос, Пестич и некоторые чины штабов погибли».

По мере того как приходили сведения о подробностях катастрофы, о десятках тысяч солдат, лишившихся начальства и брошенных на съедение неприятелю, — холод проникал в сердца. Говорили о самоубийстве Самсонова, о ста десяти тысячах погибших.