Николай Ульянов - Сириус

Если мы в конце концов и одолеем врага, то только благодаря духу русского солдата и всего нашего народа, а не ради способностей наших удивительных генералов, обязанных своей карьерой не талантам, а протекциям и интригам».

Хорошо отзывался лишь о Брусилове: бритый, чистый, стройный, речь точная и ясная, никакой фразы и позы. Уверен в себе, в своих офицерах и войсках.

Расходившиеся по всему Петербургу письма великого князя очень нравились Александре Федоровне своими стрелами, направленными в Николая Николаевича.

— Ну еще бы! — ворчал князь Орлов. — Эта мать отечества не немцев боится, а своего собственного верховного главнокомандующего.

Князь Орлов, начальник походной канцелярии, не любил императрицу, не верил в искренность ее сокрушений по поводу русских потерь. Простой декламацией считал уверения, будто сердце ее вместе с сердцами и взорами всего народа тянулось туда, где на никому не известной Гнилой Липе, у каких-то Томашева и Грубешева, гибли десятки тысяч людей, дрожала земля, вершилась судьба России.

— Не за Россию крушится. Мир у нее сошелся на муже, на детях, на семейном гнезде. Это не по-царски!

Ее страшило будущее. Графу Ростовцеву, секретарю императрицы, поручено было выведывать все предположения об исходе войны. Он приносил вороха генеральских прогнозов.

Все сходились на том, что война продлится три-четыре месяца. Некоторые офицеры, отправляясь на фронт, не брали с собой теплых вещей. Война будет кончена до снега. Только полковник Нокс, член британской военной миссии, назвал цифру: четыре — шесть лет. С чьих-то слов записано было китайское изречение, поразившее царицу: «Война — великое дело для государства, это — почва жизни и смерти, путь существования и гибели. Это нужно понять».

Ах, как она это понимала!

Однажды стала перебирать жемчужины своего ожерелья, как лепестки ромашки в молодости, когда гадала; любит — не любит. Теперь мысленно считала: победим — не победим. Расхаживая по гостиной, поймала себя однажды за таким гаданием. Каждый шаг означал «победим» или «не победим». Подходя к концу комнаты, с ужасом заметила, что оставшийся шаг означал «не победим». Мгновенно превратила его в два коротких и добилась «победим».

— Боже! Что я делаю?

Государыня была врагом графа Витте за его прошлую деятельность, за манифест 17 октября, за популярность, затмевавшую популярность государя, но с удовольствием прислушивалась ко всему, что он говорил против войны. Чем больше Бьюкенен и Палеолог возмущались его пропагандой, тем больше сочувствовала ей Александра Федоровна. Еще внимательнее стала прислушиваться к Витте, когда пришла весть о битве на Марне. Петербургские французы обезумели от восторга. Victoire!.. Victoire!.. Nous avons gagné la bataille! La France est sauvée!.. [17] Победа!.. Победа!.. Мы выиграли битву! Франция спасена!.. (франц.)

Петербуржцы тщетно старались поймать хоть намек на признательность России за спасение Парижа.

«Французская благодарность» дала новый повод для неистовств Витте. От него пошел рассказ про раненого офицера, только что привезенного из Восточной Пруссии. Лежал он во французском госпитале и слышал, как зашедший туда сотрудник посольства рассказывал доктору о русских дамах и сановниках, приходивших поздравить союзников с победой. Рассказчик саркастично заметил, что, воздавая должное храбрости французов и таланту Жоффра, поздравляющие не забывали прибавлять о гекатомбах жертв Сольдау, благодаря которым выиграно сражение на Марне. Бедный офицер видел, какими улыбками обменялись собеседники. Он сорвал свои повязки и потребовал перевода в другой госпиталь.

— Как бы я хотел пожать ему руку! — восклицал Витте. — И как хотел напомнить нашему глупому обществу плаксивую речь Палеолога! Забыли, как он в панике перед натиском двадцати пяти германских корпусов лепетал: «Умоляю, ваше величество, приказать вашим войскам немедленное наступление, иначе французская армия рискует быть раздавленной!» Во всех домах плакался по поводу тяжелого часа, переживаемого Францией. Теперь, когда этот час искуплен русской кровью, он не вспоминает о нем. Оно и понятно. Но как могла наша публика забыть угодливость своего верховного командования, знавшего о неизбежной неудаче похода и все-таки пославшего полмиллиона солдат на гибель в угоду союзнику?

Когда графу ставили на вид, что не только Россия, но и Англия помогает французским войскам, он поднимал указательный палец и восклицал: