Николай Ульянов - Сириус

— Неплохое, ваше величество. Но как раз сегодня утром мне стали известны слова фон Мольтке: «Генерал Ренненкампф не сумел поймать руки, которую ему протягивала победа, но победа из-за Притвица сама вынуждена была броситься в его объятия».

— Как это понять?

— Вашему величеству известно, что армия Ренненкампфа, стоявшая в непосредственной близости к противнику, первая начала бои, а седьмого августа завязалось дело под Гумбиненом. Немцы до рассвета открыли массовый артиллерийский огонь по всему фронту. Двенадцать батарей пушек и четыре батареи тяжелых гаубиц, установленных в заранее приспособленных окопах, в три раза превосходили русскую огневую силу. Но русские тоже стреляли неплохо. Корпус Макензена вконец был истрепан нашей артиллерией и ружейным огнем; от кенигсбергской дивизии Франсуа летели клочья. Русский удар привел неприятеля в замешательство. Оно усилилось, когда пришло сообщение о приближении пяти корпусов Самсонова, двигавшегося фронтом на Сольду — Ортельсбург. Командующий восьмой германской армией генерал фон Притвиц пришел в такую растерянность, что решил отступить за Вислу и там создать оборонительную линию. При таком моральном состоянии врага Ренненкампфа ждал несомненный успех, если бы он сразу двинулся вперед…

— Почему же не двинулся?

— Я полагаю, не пожелал рисковать и испортить впечатление от успеха под Гумбиненом, который в Петербурге так раздувают его поклонники и поклонницы. Меня то и дело спрашивают: которая из наших армий в Восточной Пруссии сильнее? И я должен неизменно отвечать: Ренненкампфа.

— Это почему?

— За нее графиня Клейнмихель, княгиня Орлова, Общество рысистых испытаний, все кавалерственные дамы, а Самсонов — один.

Государь рассмеялся:

— Однако же Ренненкампф имеет успех?

— Да, как бы там ни было, результатом боев под Гумбиненом была нервозность в Кобленце. Паника фон Притвица и его намерение отступить за Вислу привели в ужас Мольтке. Мы уже располагаем верными сведениями о смещении Притвица и начальника его штаба Вальдерзее. Сейчас из Ганновера мчится поезд-молния с новым командующим восьмой армии Гинденбургом и начальником штаба Людендорфом.

Государь курил.

— Ну, а Самсонов?

— Для соприкосновения с неприятелем Самсонову надо пройти добрых полтораста верст. Стороной слышу, что Ставка предписывает ему небывалую скорость движения. Войско изматывается, и есть опасность, что к моменту встречи с врагом не в силах будет пальцем пошевелить от усталости.

Во дворце все было как встарь.

Государыня после второго завтрака уединялась в сиреневом будуаре в обществе Вырубовой. Анна Александровна, сделавшись ежедневной посетительницей дворца, устраивалась поудобнее со своей больной ногой в мягком кресле и мечтательно поднимала глаза.

— Как в жизни все быстро меняется, ваше величество! Думали ли мы, плавая на «Штандарте» всего полтора месяца тому назад, что нас ждут такие ужасные времена? Ах, «Штандарт»! Никогда не забуду догорающей полоски на горизонте, лязга якорной цепи на рейде, глади залива и запаха папиросы государя!..

— Ты могла бы пощадить государя и не делать его предметом своих картин и фантазий.

— Государь — моя жизнь! Вы это знаете, ваше величество.

— Но я тебе давно сказала, что не хочу этого слушать. Можешь любить государя, но при мне не злоупотребляй его именем.

Привязанность Александры Федоровны к своей подруге была того же порядка, что любовь старых барынь к слюнявым моськам со слезящимися глазами. Они глупы, грязны, но их любят по какой-то неисповедимой причине. Императрица, впрочем, никогда не забывала, что в годы ее одиночества Аня была первым человеком, прилепившимся к ней всей душой. Потом государыню преисполнили искренней жалостью несчастное ее замужество и развод с лейтенантом Вырубовым. Окончательно сблизил их государь общей любовью к нему. Временами Александра Федоровна спохватывалась: как могло случиться, что эта дрянь осмелилась полюбить царя, писать ему любовные письма и говорить о своей любви ей, императрице? В такие минуты она была резкой и беспощадной. Но еще больше была бы возмущена, если бы Аня изменила и перестала любить императора. Порой сама просила его быть поласковей со своей поклонницей. Царица нередко навещала Аню в ее даче — в маленькой комнате, сплошь увешанной портретами государя. Под стеклянным колпаком хранилась реликвия — недокуренная его папироса. Посидев в этом капище, обе выходили благостные и умиротворенные. Болтовня подруги помогала Александре Федоровне забывать о войне. Государь тоже не любил о ней думать.