Александра Николаенко - Убить Бобрыкина - История одного убийства

— Нет…

— Ты щеки вдуй, и выдохни, давай!

Он выдохнул и, выдохнув, рванулся…

— Есть! — сказала Таня и проскользнула следом. Уши разгорелись. Отряхнув колени, Шишин оглянулся, зажмурился привычно, ожидая щелбана, и разожмурился. Пропала Таня. Облупленный кирпич, хрустящее стекло, скорлупки голубей, и перья их, ступени вверх, ступени вниз, решетка к ним, и пустота.

— Иди сюда! — и распахнула дверь наверх, и ноги сами понесли, по скату крыши.

— Весь мир в кармане! — над миром спичечным раскинув руки, объявила Таня, и ветер мир помчал назад, и дворик, и забор, пустырь, и крыши, арку, облака и небо, ворону, мать, идущую куда-то… Шишин рукавом покрепче прижал карман оторванный к штанам, чтобы карман не оторвался вместе с миром.

По кромке кровельные швы, и домики для птиц, с антеннами под телевизор птичий. «Птицы телевизор тоже смотрят», — говорила Таня. «А воробьи»? «И воробьи, они вороних дети…». Натянутые струны проводов, бензиновые лужи, расплавленная жесть, испарина смолы, и ярче, ярче солнце, графитной черноты карниз, хрустящий пузырьками толь, обрез и солнце. В солнце Таня.

— Теперь кидай! Не вниз кидай, наверх! Вот так!

И показала, как наверх журавликов кидать, не вниз.

Он из кармана свой достал журавлик. Тот был помят, тетрадный лист от скрепок дран, направо свернут нос, крыло налево.

— Сойдет! — она присела, на коленях платья распрямила нос, поправила крыло.

— Давай!

И Шишин замахнулся в небо.

Журавлик пролетел, но сбило, закрутило ветром.

— В штопор… — прошептала Таня.

Шишин вниз смотрел.

Бобрыкин ненавистный наклонился, журавлик поднял, развернул, прочел, и скомкав в лужу бросил, наступил и дальше зашагал.

— За смертью посылать! — сказала мать, из рук приняв крысиный таз пустой, и прислонившись к косяку, на Шишина смотрела хмуро, давко, не любя. Он боком мимо матери протиснулся в проход и боязливо оглянулся. Стихло. Пес завыл в соседской. Шаги не шли, не хлопали, не открывались двери.

— Переезжает кто-то, вот увидишь… — прислушиваясь, прошептала мать и, дверь перекрестив, на три замка закрыла, цепочкой звякнув. — Не дай тебе Господь переезжать…

— Переезжаем! Собирайся! — из памяти сказала Таня.

— Куда? — спросила мать.

— Пусти, переезжаю…

— Через мой труп, — сказала мать.

Чадила синяя лампадка, черный полукруг облизывал на потолке прозрачный огонек, косился, наклонялся, таял, точно кто-то задувал его невидимый и безоглядный, погасал и вспыхивал опять, и было тихо, пусто в доме, как будто в нем никто не жил и не дышал.

— Сюр-лез-эпуль… — сказала мать и, обернувшись, в зеркало смотрела из плеча, — ты помнишь, Саша? Адольф Адан… Анри де Сен-Жоржа…

Он не ответил. Тускло коридорная светила лампа, тикали часы, текла вода, и в пол смотрела карими глазами изъеденная нафталином морда мертвого хорька.

Минтранс РФ

054306

ТРОЛЛЕЙБУС

5 рублей

Сер ЦУ 365

Три, ноль, плюс шесть, три пальца на одной руке, плюс два на этой к тем шести, и без мизинца на другой получится девятка. Девять. Четыре, без «большого» в левой, в правой пять… Ура!

— Сейчас же выплюнь, дрянь такая! — Шишин стиснул зубы, зажевал и, проглотив, довольный посмотрел на мать.

— Чумной, — сказала мать и отвернулась, на окно дышала облачками пара, стекло топила, ехали в театр на балет. В Большой театр, на Жизель.

— Балет! — сказала Таня, обматываясь белой занавеской. — Я Жизель, а ты… ну ладно, ты пока лесничий будешь. А потом Альберт. Надень пока что шапку, как Альбертом будешь — снимешь. Я танцую! Встань за шторой, подглядывай, как я танцую, собираю виноград.

И Таня собирала виноград, а Шишин подглядывал за шторой, как лесничий.

— А тут Альберт! — сказала Таня. — Он скачет на коне, скачи!

И Шишин проскакал по комнате к двери.

— Слезай с коня! Альберт, переодетый граф. Ты на колени встань, скажи, что ты в меня влюблен!

Он на колени опустился, молча на Таню посмотрел.

— Ну, ладно! Тут появляется лесничий! Надень обратно шапку, появляйся из двери. Теперь скажи: Альберт с тобой не честен! Он обручен с другой!

— Альберт с тобой не честен.

— Он обручен с другой!

— Он обручен с другой.

— А я тебе не верю, подлый Ганс! — сказала Таня.

— А у тебя еще остался сервелат? — поинтересовался Ганс.

— Да подожди! Тут появляется Альберт и говорит: Прости меня, Жизель, лесничий прав, я обручен с другой.