Ханс Хенни Янн: Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

…теперь, в могиле, ты должна полюбить меня уже как взрослого — и полюбить его, другого, как второго сына. См.: Деревянный корабль, с. 438–439 и 452.

Текст «Заверенная копия протокола» носит фантастический характер — хотя бы потому, что непонятно, о каком протоколе идет речь (здесь смешаны в одно текст завещания и показания, касающиеся убийства).

17 февраля 1954 года Янн писал Хорсту Хартману ( Briefe II, S. 800; курсив мой. — Т. Б.):

Вы спрашиваете меня, какой конечный пункт — доя «Реки без берегов» — представляет собой или будет собой представлять «Эпилог». Действие будет опять перенесено на просторы человеческого мира.Вместо одного персонажа Густава Аниаса Хорна появится много персонажей — детей, которые подрастают или уже подросли и принимают наследство жизни (die Erbschaft des Lebens). Я бы хотел еще упомянуть, что «убийца» Аякс фон Ухри будет жить и в «Эпилоге», как человек, «который способен на все».

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 686.

Слушалось в этом городе Мариахафене, в среду, 24 марта 19.. Мариахафен — немецкое название города Мариехамн, главного города Аландских островов, автономной территории в составе Финляндии (с 1921 г.). В заключительной части трилогии Янна, «Эпилоге», рассказывается, как сын Хорна Николай приезжает, уже после похорон, посмотреть могилу отца ( Epilog, S. 104–104): молодой человек едет до Стокгольма; оттуда, морем, до Мариахафена; спуда, на автомобиле, до Борревига, где живет ветеринар Даниэль Льен, который и отводит Николая к расположенной неподалеку могиле отца. Мариехамн, общины Сальтвик («Соленая бухта») и Гета (Ета), упомянутые далее в завещании, расположены на острове Аланд. (Гета упоминалась один раз и ранее: см. Свидетельство I, с. 308 и 820; глава «Март»). Получается, как будто бы, что Хорн пишет свое «Свидетельство» на острове Аланд. Но в романе остров называется Фастахольм (см.: Свидетельство I, с. 776), Тутайн и Хорн получили в свое время не финское, а шведское гражданство ( Epilog, S. 126), да и в самой «Заверенной копии протокола» почему-то упомянут «шведский консул» ( Свидетельство II, с. 686; о Мариахафене см.: Деревянный корабль, с. 452).

Дата записи «протокола» тоже кажется странной и наводит на мысль о необходимости сопоставить ее с календарным циклом. 24 марта — дата, близкая к весеннему равноденствию (21 марта), которое является одним из праздников викканского (кельтского новоязыческого) цикла: ОСТАРА. Это первый день весны, который у кельтов и германцев был ориентиром для начала земледельческих работ. В христианской традиции соответствующий праздник был заменен Благовещеньем, которое приходится на 25 марта.

Считается, что богиня, известная как Остара (или Остерн), была богиней рассвета и плодородия у северных европейских народов, и ее имя происходит от архаичного слова, обозначающего весну — «eastre». Имя это будто бы (согласно новоязыческим верованиям) имеет общий корень с именами Астрея, Астарта, Иштар, Ашторет и Эос, то есть оно ассоциируется с утренней зарей, восточным направлением, началом и «утренней звездой» — планетой Венера. Кроме того, у древних народов Средиземно-морского региона на весеннее равноденствие приходились торжества, связанные с воскрешением и/или возвращением — в мир живых — мужчин-спутников богинь-матерей (Аттиса, Адониса, Таммуза-Думузи), что также обозначало весеннее оживление природы. Именно в главе «Март» было рассказано о гибели Аугустуса. Здесь же, в завещании, дальше пойдет речь о двух маленьких мальчиках, которым достанется часть наследства Хорна (и которые, видимо, станут его преемниками).

То есть текст «протокола», кажется, заключает в себе идею вечного повторения годового цикла и некоей человеческой преемственности. Эта идея преемственности — в поэтическом творчестве — выражена и в романе Жан-Поля «Обмолотные годы», где в открывающем роман завещании Ван дер Кабеля (который оставляет наследство никому не известному молодому поэту) сказано ( Flegeljahre, S. 588):

Как известно, сам я прежде получил это ожидающее его наследство от моего незабвенного приемного отца Ван дер Кабеля — в Брёке, в Ватерланде; и за это я почти ничего не мог ему предложить, кроме двух жалких слов: Фридрих Рихтер, — то есть моего имени. Харниш опять-таки их унаследует, если, как объяснено дальше, снова воспроизведет и проживет мою жизнь.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 686.