Джанет Фитч - Белый олеандр

Нужно ее разбудить, дать пощечину, заставить походить, напоить черным кофе. Я рассказала про японского моряка, который дрейфовал четыре дня и покончил с собой.

— Его нашли через двадцать минут! Он еще не остыл!

На улице жужжала газонокосилка. В душном воздухе разливался сладкий запах жасмина. Клэр вздохнула, наполняя кислородом грудную клетку с острыми, как лезвия газонокосилки, ребрами.

— Сколько можно дрейфовать, глядя на пустой горизонт?

Что ей ответить? Я делала это годами. Она была моим плотом, моей черепахой. Я легла, положила голову ей на плечо. Она пахла потом и «Дыханием времени», запах теперь был пыльно-голубым, как будто меланхолия испортила духи.

— Все может измениться!

Она поцеловала меня в губы. Нахлынул аромат сладкого кофе с кардамоном, разгоряченной кожи и немытых волос. Я смутилась, но противиться не стала. Ей я бы позволила все что угодно.

Она откинулась на подушку, прикрыв глаза рукой. Я растерянно приподнялась на локте.

— Чувствую себя такой ненастоящей… — проговорила Клэр и повернулась ко мне спиной.

Гранатовое сердечко прилипло к плечу. Грязные волосы свисали тяжелыми гроздями черного винограда, талия изгибалась, как корпус белой гитары. Клэр взяла нить жемчуга и опустила ее на одеяло спиралью, но, когда пошевелилась, спираль съехала. Клэр попробовала опять, как девчонка, обрывающая ромашки, пока не получит нужный ответ.

— Если бы только у меня был ребенок!..

Эта струна звенела нечасто. Я прекрасно понимала, что была подменой, дублером. Имей она ребенка, я бы не понадобилась. Но о ребенке не могло быть и речи: она была такой худенькой, морила себя голодом, после еды шла в ванную и все выташнивала.

— Я как-то забеременела, еще в Йеле. Мне тогда и в голову не приходило, что это мой единственный ребенок.

Вдалеке выла газонокосилка. Я хотела сказать что-то ободряющее, а в голову ничего не лезло. Отлепила сердечко от спины. Ее худоба противоречила сказанному. Она так отощала, что уже влезала в мою одежду. Она и носила ее, пока я была в школе. Иногда я возвращалась домой, и некоторые вещи были еще теплыми и пахли «Дыханием времени». Я представляла ее в моих нарядах. Больше всего ей нравились клетчатая юбка и облегающая блузка. Она стояла перед зеркалом и воображала, что ей шестнадцать и до конца школы еще два года. Она отлично меня копировала, становясь неуклюжим подростком: сплетала ноги, так что стопа оказывалась за икрой; дергала плечами, заранее отмахиваясь от того, что собиралась сказать; подражала моей неуверенной улыбке, которая вспыхивала и через мгновение гасла. Примеряла меня, как одежду. Только нужна ей была не я, а ее шестнадцать лет.

Я смотрела в сад на длинные тени от кипарисов, пальму и ворсистый ковер травы. Если бы ей было шестнадцать, тогда что? Она не совершила бы ошибок? Выбрала бы получше? Или совсем не пришлось бы выбирать, и она навсегда осталась бы шестнадцатилетней? Она мерила одежду не того человека, я и близко не подходила на нужную ей роль. Она была слишком хрупкой для моей шкуры, ее бы раздавило давление воды при погружении.

В основном она вот так лежала, думая о Роне: когда он придет и есть ли у него другая. Рассуждала о плохой и хорошей ци, носила фамильные талисманы, доставшиеся от женщин, которые что-то в жизни делали, кем-то стали или хотя бы каждый день одевались, — женщин, которые никогда не целовали шестнадцатилетних приемных дочерей, потому что чувствовали себя ненастоящими, и не забрасывали сад, если для прополки слишком жарко.

Я хотела сказать, что нельзя играть с отчаянием. Отчаяние не гость, которого развлекают любимой музыкой и усаживают в лучшее кресло. Оно враг! Меня пугало, что Клэр так обнажает свои желания. По моему опыту, когда человеку что-то очень сильно нужно, у него это наверняка отнимут. Тут и без зеркал на крыше все ясно!

Рон вернулся, и я вздохнула с облегчением. Клэр приняла душ, убралась, наготовила гору еды и накрасила губы красной помадой. Поменяла Леонарда Коэна на джаз-бэнд Тедди Уилсона, мурлыкая вместе с ними блюз «Бейсин-стрит». По вечерам, а иногда и днем, они занимались любовью. Оба вели себя тихо, из-за закрытой двери доносился только приглушенный смех.

Как-то рано утром, когда Клэр еще спала, я услышала, что он разговаривает по телефону в гостиной. Говорил с женщиной, это я сразу почувствовала, — по особой улыбке, по тому, как он стоял в полосатых пижамных штанах и накручивал провод на гладкие пальцы. Засмеялся.