Джанет Фитч - Белый олеандр

— «Трехгрошовая опера», — пояснила она. — Ставили в Йеле.

Леди Макбет, а до этого — дочь в «Спокойной ночи, мама» и Кэтрин во «Внезапно, прошлым летом».

Теперь она играла мало.

— Так устаю! Сначала часами готовишься, тащищься на пробы, а на тебя смотрят две секунды и объявляют, что ты слишком этническая. Или слишком классическая. Что-нибудь да слишком. — Она потянула на цепочке гранатовое сердце и прижала его к подбородку под вишневой нижней губой.

— Этническая?

Широкий бледный лоб, блестящие волосы.

— То есть брюнетка, — улыбнулась она. Один из передних зубов рос чуть криво и немного заходил на соседний. — Слишком маленькая означает маленькую грудь. Классическая — значит старая. Не самый приятный бизнес, к сожалению. Я все еще пробуюсь, хотя занятие совершенно бесполезное.

Я достала пальцем остатки сливочного сыра.

— Тогда зачем?

— Бросить шоу-бизнес? С ума сошла?

Она много смеялась, когда была счастлива, и когда грустила — тоже.

Кинотеатр «Нью-Беверли» находился прямо за углом. Шли «Червовый король» и «Дети райка». Мы купили огромный попкорн, плакали, смеялись и смеялись над тем, что плакали. Мы с матерью тоже часто туда ходили, только на другие картины. Она не жаловала слезливые фильмы. Часто цитировала Д. Г. Лоренса: «Сентиментальность — это культивирование в себе чувств, которых на самом деле не испытываешь». Предпочитала мрачных европейцев — Антониони, Бертолуччи, Бергмана, где все умирают или жалеют, что не умерли. Кино Клэр — прекрасный сон. Хотелось забраться в него и там поселиться, стать хорошенькой сумасшедшей девочкой в балетной пачке. Ненасытные, мы на следующий день снова шли их смотреть. Сердце мое раздувалось, как воздушный шарик, и грозило вот-вот лопнуть. Охватывала паника — того и гляди начнется кессонная болезнь, как у водолазов, которые всплывают слишком быстро.

По ночам я лежала без сна в постели с белым шитьем и смотрела на дюреровского зайца. Что-то пойдет не так. Джоан Пилер скажет, что произошла ошибка — они передумали и хотят трехлетку. Или решили подождать еще года два. Беспокоил муж Клэр. Он вернется домой и отнимет ее у меня. Хотелось, чтобы всегда было как сейчас, чтобы мы вдвоем ужинали в гостиной фуа-гра и клубникой, слушали пластинки Дебюсси и болтали о жизни. Она стремилась знать обо мне все: кто я, что люблю. Я боялась, что рассказывать особенно нечего. У меня не сложилось предпочтений, я была всеядна, носила любую одежду, сидела и спала, где скажут. Моя способность приспосабливаться не знала предела. Клэр же выясняла, нравится ли мне кокосовое мыло или яблочное. Я не знала.

— Нет, ты должна выбрать!

И я стала пользоваться яблочным мылом и ромашковым шампунем. Предпочитала спать с открытым окном и есть недожаренное мясо. У меня появился любимый цвет — ультрамариновый — и любимое число — девять. Правда, иногда я подозревала, что Клэр ищет во мне то, чего нет.

— Какой был твой самый счастливый день в жизни? — спросила она как-то вечером, когда мы лежали на обтекаемом диване.

Ее голова покоилась на одном подлокотнике, моя — на другом. Из магнитофона лился голос Джуди Гарленд, «Мой смешной возлюбленный».

— Сегодняшний.

— Нет. — Она засмеялась и кинула в меня салфеткой. — Из прошлого!

Я пыталась вспомнить, но это было все равно что искать монеты в песке. Я рыла, царапалась о ржавые консервные банки и битые пивные бутылки и наконец нашла старую монетку. Смахнула песок, разглядела год и страну выпуска.

— Мы жили в Амстердаме, в высоком узком доме на канале. Я вечно боялась упасть с крутой винтовой лестницы.

Темно-зеленая вода канала и рийстафель. Водяные крысы размером с опоссума. Жирный дух гашиша в кофейнях. Мать под вечным кайфом.

— Помню солнечный день, мы ели сырые гамбургеры с луком на углу у кафе, и мама запела ковбойскую балладу.

Единственный на моей памяти день, когда в Амстердаме светило солнце.

Клэр засмеялась, точно зазвонили колокольчики, подтянула колени к подбородку, обхватила их руками и посмотрела так, что захотелось спрятать этот взгляд в бутылку и убрать ее на хранение, как дорогое вино.

— Мы сидели лицом к каналу, и она сказала: «Астрид, смотри!» — и помахала людям на застекленном экскурсионном катере. Они помахали в ответ. Решили, что мы местные и приветствуем их в родном городе. Это был мой лучший день.

Солнце, серебристые чайки и машущие пассажиры, которые думали, что мы оттуда, что там наш дом.