Джанет Фитч - Белый олеандр

Любовь — игрушка, подарок на память, надушенный платок.

— Скажи, что ты меня любишь! — просил Барри.

— Люблю! — отвечала я. — Люблю, люблю…

Любовь — чек, который можно подделать и обналичить, долг, по которому настал срок уплаты.

Лидия лежит на боку на моих нарах. Изгиб ее бедра — как гребень волны на мелкой бирюзовой воде, Плая-дель-Кармен, Мартиника. Листает новый выпуск «Селебридадес». Я оплатила ей подписку. Говорит, это помогает не чувствовать себя оторванной от мира. Не понимаю, зачем трепыхаться по поводу фильмов, которых не увидишь? Злободневные политические новости меня не трогают, им нечего сказать мне в глубокой тюремной тишине.

Время течет совершенно иначе. Что такое год? В каком-то извращенном смысле мне жаль женщин, которые все еще подсчитывают месяцы и дни в ловушке времени. Мне даровали свободу, я путешествую сквозь столетья! Писатели присылают мне книги — Иосиф Бродский, Марианна Мур, Паунд. Думаю заняться китайским.

— Была когда-нибудь в Гуанахуато? — спрашивает Лидия. — Весь бомонд там отдыхает.

Гуанахуато, Астрид! Помнишь? Знаю, что помнишь. Мы ездили туда с Алехандро-художником (не путать с Алехандро-поэтом). Мой испанский не позволял оценить качество стихов, но Алехандро-художник был очень плох. Лучше бы он вообще не творил. Сидел бы просто на табурете и брал деньги за просмотр. И такой застенчивый, не смел глаз поднять! Разговаривал с моей рукой, сводом стопы, изгибом голени. Только когда уже скажет, смотрел в глаза. Дрожал, когда занимались любовью. Помню слабый аромат герани…

А тебя он никогда не стеснялся! Вы склоняли друг к другу головы и подолгу шушукались. Я чувствовала себя не у дел. Это ведь он научил тебя рисовать. Он рисовал, а ты повторяла. La mesa, la botilla, las mujeres [26] Стол, сапожок, женщины ( исп .). . Я учила тебя поэзии, но ты всегда была ужасно строптивой. Так ничего у меня и не переняла!

Жаль, что мы уехали из Гуанахуато.

Алехандро-художник… Я смотрела, как из-под его пальцев течет линия. Плохой художник? Мне это никогда не приходило в голову, как и то, что мать чувствовала себя не у дел. Она была красивой, сверкала белым платьем среди коричневых и желтых домов, а ремешки ее сандалий перекрещивались, как у римлян. Я проводила пальцем по белым линиям буквой Х, когда она их снимала. Помню гостиницу с сетчатыми экранами и завитками орнамента вокруг дверей. Комнаты выходили в кафельный коридор. Было слышно соседей. Когда она курила травку, приходилось дымить в балконные двери. Ей нравилась наша странная комната цвета охры — в высоту больше, чем в ширину. Она говорила, что здесь хорошо думается. Певцы мариачи каждый вечер устраивали под окнами концерт, который мы слушали на кровати с москитной сеткой.

— Ну? — спросила Рина. — Она выходит?

— Нет.

Мы ехали из Сан-Мигель-де-Альенде на игрушечном «Ситроене» Алехандро, его белая рубашка сияла на медной коже. Она признает ошибку? Если бы только она покаялась! Тогда я, быть может, солгала бы ради нее, поговорила бы с адвокатом и поклялась, что она никогда никого… Возможно, это максимум, на который она способна.

Я тоже жалела, что мы не остались в Гуанахуато.

Уехала Ники. Решила петь в группе Вернера из Торонто.

— Давай со мной! — позвала, загружая вещи в пикап.

Я протянула ей полосатый чемодан. Мы обе улыбнулись, ища в глазах друг друга слезы. Она оставила какие-то адреса и телефоны, но я знала, что не воспользуюсь. Давайте честно: когда люди уезжают, больше ты их не видишь.

В течение недели Рина заселила в комнату Ники двух новеньких, Шану и Рейчел, двенадцати лет и четырнадцати. Шана страдала эпилепсией, а Рейчел не умела читать и второй год сидела в седьмом классе. Новые искалеченные души для склада утильсырья Рины Грушенки.

Сентябрь накрыл город красным подолом. Пожары на Анджелес-Крест, в Малибу, Альтадене, по всему Сан-Гейбриел и в долине Сан-Горгонио. Чтобы увидеть голубое небо октября, Калифорнии предстояло прыгнуть в огненный обруч. Во Фрогтауне стреляли трижды за неделю: разбойное нападение на заправке, заблудившийся автомобилист, которого подстерегли в тупичке в вангоговскую полночь, и женщина, погибшая от руки собственного мужа, безработного электрика.

В пламени сезона олеандров наконец позвонила Сьюзан.

— Занималась другим процессом, — пояснила она. — Теперь снова за работу! Свидание послезавтра.

Было искушение отказаться, попортить ей кровь, но я все-таки согласилась. К встрече с матерью я вполне готова.