Джанет Фитч - Белый олеандр

P. S. У меня для тебя сюрприз. Только что говорила с новым адвокатом, Сьюзан Д. Валерис. Узнаешь имя? Защитница проклятых женщин. Такая в черных кудряшках и с красными губами, как у клацающих заводных челюстей. Пришла, чтобы покормиться у моего мученичества. Мне не жалко, тут всем хватит.

Я стояла в дверях, глядя, как с гор поднимаются облака. Ее не выпустят! Она убила человека, ему было всего тридцать два. При чем тут поэзия, тюремная Сильвия Плат? Из-за нее человек погиб! Эгоистичный, порочный, совсем не ангел, ну и что? Она сделает это снова, в следующий раз — по еще менее веской причине. Вон до чего она довела Клэр! Не верилось, что какой-то адвокат согласен ее представлять.

Нет, она блефует. Хочет поймать меня в силки, подставить ножку, засунуть к себе в сумку. Не надейся! Я высвободилась из ее странного чрева, и меня теперь ничем не заманишь обратно. Пусть опутывает фантазиями новых детей и плетет интриги под фикусами во дворе для свиданий. Я точно знала, чего нужно бояться. Они-то понятия не имеют, что в плюще водятся змеи…

На четвертом уроке в Маршалл-Хай мы проходили Гражданскую войну. В переполненном классе сидели на подоконниках. Отопление не работало, и мистер Делгадо облачился в толстый зеленый свитер ручной работы. Он писал на доске с наклоном влево слово «Геттисберг», а я изображала в линованном блокноте грубую вязку его свитера и неуклюжую позу. Взглянула на фотографию поля битвы в учебнике. Я уже рассмотрела ее дома под лупой. На трупах не было обуви, оружия или мундиров. Они лежали в невысокой траве в носках, устремив белые глаза в затянутое облаками небо, и нельзя было сказать, на чьей стороне они воевали. Ландшафт заканчивался полоской деревьев вдали, как сцена. Война пошла дальше, не оставив после себя ничего, кроме мертвых.

В трехдневном сражении при Геттисберге участвовали сто пятьдесят тысяч человек. Потери составили пятьдесят тысяч. Я не могла осознать такой масштаб. Каждый третий убит, ранен или пропал без вести. Словно в ткани существования прорвали огромную дыру. Клэр умерла, Барри умер, но под Геттисбергом погибли семь тысяч. Как Бог без слез смотрел на их кончину? Как он позволил солнцу вновь взойти над Геттисбергом?

Вспомнилось, как мы с матерью однажды побывали на поле битвы во Франции. Долго ехали на север. Мать в голубом и еще женщина с густыми черными волосами и мужчина в потертой кожаной куртке. В поезде ели ветчину и апельсины с мякотью в красных, как будто кровавых, крапинках. На станции купили маки и поехали на такси за город. Машина остановилась на краю огромного поля. Жухлая трава клонилась на студеном ветру. Пустынную равнину усеивали белые валуны, и мое пальтишко совсем не спасало от ветра. «Где это?» — спросила я. «Ici» [21] Здесь ( фр .). , — ответил мужчина, поглаживая светлые усы. В волосах его засох белый гипс.

Я разглядывала рябь низкой травы и не могла представить, что здесь умирали солдаты и грохотали пушки. Было так тихо, так невообразимо пусто! Красный мак в руке трепетал, как сердце. Они сфотографировались на фоне желто-серого неба. По дороге домой женщина угостила меня шоколадкой в золотой фольге.

Я до сих пор ощущаю вкус того шоколада и красный мак в руке. Помню мужчину, Этьена. В сетчатое окно на потолке его вечно холодной студии лился свет. Серый цементный пол, старый серый диван, заваленный газетами, повсюду белая гипсовая пыль. Он делал гипсовые статуи. Мать позировала, а я играла с деревянной шарнирной куклой.

Столько белого: ее тело, гипс, пыль… Мы были похожи на пекарей. Старый обогреватель, который он поставил рядом с ее стулом, почти не давал тепла, зато гудел и вонял палеными волосами. Слушали французский рок-н-ролл. До сих пор помню тот холод. На крюке висел скелет, и я двигала его, как будто он танцует.

Мать отправила меня в магазин за бутылкой молока. «Une bouteille du lait» , — повторяла я по дороге. Я не хотела идти, но она заставила. Молоко продавалось в стеклянных бутылках с яркой пробкой из фольги. По дороге обратно заблудилась. Бродила кругами в сгущающихся сумерках, от страха не смела плакать. Устав, села на ступени многоквартирного дома с рядами подсвеченных кнопок у входа. Стеклянная дверь с изогнутой ручкой, запах французских сигарет, выхлопных газов. Мимо проходили ноги в шерстяных брюках и капроновых колготках, каблуки, шерстяные пальто… Я хотела есть, но боялась, что, если открою молоко, мать рассердится.