Джанет Фитч - Белый олеандр

Рина Грушенка. Водка «Столичная» из дешевого магазина, рок-музыка и американский слэнг, то и другое — двадцатилетней давности. Она сосредоточила черные, как у сороки, глаза на тротуаре, где аккуратными рядами выстроились мусорные баки. Видела их зоркими глазами даже в темноте. В это утро на ней было ожерелье из серебряных фигурок, маленьких рук и ног. Такие цепляют на бархатный подол Девы Марии, однако для Рины они были просто заложенными в ломбард членами тела.

— Эй, придурки! — крикнула она в окно, когда мы протискивались мимо припаркованного вторым рядом старого «Кадиллака», рядом с которым разбирала чьи-то мешки мексиканская пара. Багажник и заднее сиденье у них ломились от стеклянных бутылок и жестянок.

— Доброе утро, кулаки! — заржала Рина, широко раскрыв рот и сверкая золотыми зубными накладками.

Они безо всякого выражения следили за нашей колымагой.

Рина с сильным акцентом подпевала Мику, постукивала по синему рулю ладонью с кольцом и вытягивала шею, как цыпленок. У нее был низкий голос и хороший слух.

Ники зевнула и потянулась.

— Надо заехать на работу, забрать машину. Вернер вчера отвез меня к себе. — Она улыбнулась, показывая неровные зубы.

Рина отхлебнула кофе.

— Немецкая колбаса.

— Четыре раза! — добавила Ники. — Я едва хожу!

Вернер, немец, который якобы был продюсером рок-групп, кормился в «Бавариан гарденс», где Ники подрабатывала трижды в неделю, хотя ей не исполнилось двадцати одного. Кто-то из Рининых дружков помог с поддельными документами.

— Приведи его к нам, надо потолковать.

— Размечталась! Как только увидит вас, сучек, улетит первым же рейсом в свой Франкфурт.

— Боишься, что разглядит, какой ты на самом деле мужик, — подала голос Ивон.

Разговор продолжался в том же духе, бесконечный, как набегающие волны.

Я оперлась локтями о бирюзовую консоль между передними сиденьями. Взгляду открывался коллаж из мусора, как земля в лесу: пустые черные пачки «Собрания», листовки на испанском, маленькая щетка с клоком черных волос, брелок с синим резиновым кошельком для монет, у которого, если сжать, открывается «рот». Я поиграла с ним, попискивая в такт музыке.

Восход бледно мазнул на востоке белесые облака, как будто нарисованные губкой. Творения рук человеческих постепенно исчезли с ландшафта — депо, трасса, дома, дороги — остались только синие холмы с красными вершинами, подсвеченные сзади первыми лучами солнца. Декорации для вестерна. Затаив дыхание, я почти воочию увидела руки гигантского сагуаро, бегущих койотов и лисиц. Большой Бассейн, Долина дыма. Хорошо бы так было всегда — ни людей, ни города, только восходящее солнце и синие холмы!

Солнце поднялось выше, и глаз снова различил Пятое и Второе шоссе, ранние машины, спешащие в центр. Водители большегрузов мечтали о блинчиках, а мы в минивэне — о мусоре.

Просеивая городские отходы, мы спасли винную полку и парочку ломаных плетеных стульев. Прихватили алюминиевые медицинские ходунки, коробку с заплесневелыми книгами и целый бак пустых пивных бутылок, которые добавили остроты затхлому аромату «Форда». Я сунула в карман книжку о буддизме и «Мою Антонию».

Мне нравились извилистые улицы, жгуты бугенвиллеи на склонах и длинные лестницы. Проехали мимо дома, где когда-то жила Анаис Нин. Сказать об этом было некому. Мать любила дома знаменитых писателей в Лос-Анджелесе: Генри Миллер, Томас Манн, Ишервуд, Хаксли. Я помнила этот вид на озеро и китайский почтовый ящик. У нас были все ее книги. Мне нравились названия — «Лестницы, ведущие в огонь», «Дом инцеста» — и ее лицо на обложке: накладные ресницы и кудряшки, как в детской книге. Помню ее фотографию с головой в птичьей клетке. Кому все это теперь интересно?

Остановились перекусить и вспугнули на парковке голубей. Те взмыли серым кольцом в небо, унося на крыльях жаркое солнце. Утренняя свежесть уже вся куда-то вытекла. Ивон осталась читать в машине. Девушка за стойкой в пончиковой протирала сонные глаза. Рина наклонилась над стеклянной витриной, демонстрируя бездомным и слабоумным из соседнего дома престарелых корму в вишневых штанах и сиськи — жестоко щеголяя тем, чего им никак не получить. Я невольно вспомнила Клэр и того хиппи. Мы заказали пончики с конфитюром, кремом и глазурью. Рина попросила вторую чашку кофе.

На улице у дверей сидел на корточках человек неопределенного возраста с лотком прозрачных шаров.

— Божьи коровки, — повторял он нараспев. — Бо-о-ожьи коровки!