Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

Эшли уселась на туфли своей матери и начала мурлыкать милую песенку, которую я не могла вспомнить.

– Представляете, Бумер принес эти журналы «Сделай сам» в постель, и не успела я оглянуться, как он уже впился в меня, как брюки в обтяжку. Вряд ли вам, новобрачным, знакомы периоды засухи в браке, но – пф! – снова настали счастливые деньки! Долорес, я была бы миллионершей, купи я акции производителей крема, которым я мажу мою… ди- о -фрагму! – Она нагнулась и постучала Эшли по голове: – У маленьких кувшинов большие ушки!

И тут я вспомнила название песенки, которую бубнила Эшли, – «Кобылки жуют овес». Мы с матерью пели ее по утрам, когда я ходила в начальную школу: под этот мотив мама расчесывала мне запутавшиеся за ночь волосы. Я вовсе не завидовала жизни Полы и Бумера в их кукольном домишке, но я хотела себе такого же семейного счастья. Хотела, чтобы у меня в ногах тоже сидела малышка и напевала песенки. Данте говорил о зачатии Виты Мэри как о «том разе, когда нам захорошело, и мы погорели». Сексом мы кое-как занимались раз в неделю.

По дороге домой Данте сказал, что Поле надо заткнуть рот кляпом, пока у Бумера мозги не вскипели, а глядеть в чашу фундамента для него было, словно заглянуть в пропасть.

– Может, нам тоже следует задуматься о покупке дома? – спросила я.

Он засмеялся:

– С каких денег? Или за красивые глаза?

– Нам же бабушка подарила на свадьбу. Можно начать экономить.

– Ага, конечно, – сказал Данте. – Если повезет, поставим такую же коробку из-под «Биг Мака» рядом с халупой Полы и Бумера и заживем, как Мерцы и Рикардо [25], довольные, как свиньи в навозе.

Дома по обочинам Тридцать восьмого шоссе слились в одно мутное пятно – Данте всегда прибавлял скорость, когда злился.

– Как бы там ни было, – возразила я, – они кажутся очень счастливые, а ведь это самое главное, правильно?

– Очень счастливыми. Прилагательные тоже склоняются по падежам, сто раз говорил.

– Очень счастливыми, – покорно повторила я.

– Рай из макраме, – пробормотал Данте. – Нирвана с ворсистым паласом.

Но я не могла не думать, что в собственном доме мы были бы счастливее, что свое жилье заставило бы Данте даже захотеть ребенка. Люди меняются, уверяла я себя. Когда на следующий день я разбирала шкафы, то нашла подарок, который Пола подарила мне год назад: наш с Данте свадебный портрет, выполненный в технике декупажа, на прямоугольной деревяшке. Тогда я убрала его в шкаф и забыла. Сейчас же вбила гвоздь в стенку над кроватью и повесила изображение примерно на то место, где бабка вешала распятие. Я веровала в наш брак, в наше общее семейное будущее. Фотографии не лгут – вот, мы же счастливы.

Перво-наперво я разобралась со счетами и банком.

– Я в денежные дела не вникаю, даже не знаю, в каком ящике у нас лежит чековая книжка, – любил говорить Данте. Я начала стричь купоны и прибавлять, что могла, из своей зарплаты в «Гранд Юнион» к бабушкиному подарку на свадьбу. Когда скопилось четыре тысячи долларов, я пошла в банк и заставила женщину с худым лицом, сидевшую на ресепшене, объяснять мне про депозитные сертификаты, рынки денежных средств и ставки по закладной снова и снова, пока у нее на губе не выступили бисеринки пота, а я наконец не поняла.

Свои планы я держала в секрете от Данте, решив, что приятно ошарашу его в какой-нибудь подходящий момент. Чем больше копилось денег, тем смелее я выбрасывала в мусор почтовые глянцевые каталоги, прежде чем Данте успевал их увидеть и что-нибудь заказать. Я написала лозунг на каталожной карточке: «Если это не со скидкой, тогда мы не можем этого себе позволить» – и приклеила скотчем на холодильник. Я подклеивала подошвы своих клогов суперклеем «Крейзи глю», чтобы не покупать новые.

– Извините, – говорила я свидетелям Иеговы и продавцам щеток «Фуллер», – не сейчас.

А однажды вечером, гладя нашу скатерть, я совершила поистине радикальный поступок. По телевизору шла реклама «Ревлона», призывая попробовать новую косметику. В тот момент, и когда я уже была готова начать подпевать джинглу и почти захотела походить на женщину в рекламе, я подошла к телевизору и накрыла его скатертью. Результат меня потряс: без соблазнительной картинки телек стал бессильным говорящим призраком.

Мистер Ламорё, помощник главного менеджера «Гранд Юнион», вызвал меня в свой кабинет, обставленный мебелью из ДСП, и предложил присесть.

Мне никогда не нравился мистер Ламорё, насвистывавший «Хелло, Долли!» в приоткрытую дверь женской комнаты отдыха, вместо того чтобы по-хозяйски рявкнуть на ту, которая задерживалась на перерыве. Не далее чем тем утром мистер Ламорё заставил тощего старого магазинного воришку выложить три банки пряной говядины «Андервуд» мне на ленту перед всеми покупателями.