Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

После столь тяжких испытаний бабушка сочла себя вправе клюкнуть клюквенного ликера, стаканчик которого ей поднесли родители Данте, хотя она не пьяница и никогда пьяницей не была. Алкоголь и внимание ее опьянили. Через полчаса она настолько ожила и развеселилась, что принялась рассказывать истории из своего детства: как старший братец Билл сбежал из дома и поступил в морскую пехоту, а ей прислал обезьянку с Мадагаскара, которую доставили прямо в день ее рождения, жаль только, что дохлую. Как в четвертом классе на нее за что-то ополчился петух и гнался за ней до самого Престонского моста, а ее отец позже заплатил владельцу семьдесят пять центов за удовольствие свернуть петуху шею. Из петуха сварили воскресный обед, но негодник оказался жестким, как подошва.

– Бабулечка у тебя такая прелесть, ну просто клопик в коврике, – сказала мне миссис Дэвис, стиснув мой локоть.

Я тоже потягивала ликер в надежде, что у меня поднимется настроение, как у всех остальных. Однако меня только развезло, и я сидела и наблюдала за бабкой, пытаясь отгадать по ее лицу, сможет ли она когда-нибудь простить мне аборт.

– Кажется, я начинаю любить твою старушку, – шепнул Данте, когда мы вечером мыли посуду. Бабка и родители Данте смотрели «Джефферсонов». – В ней чувствуется оригинальный дерзкий шарм, несмотря на ее расизм и пристрастие к историям о мертвых животных.

В десять часов Данте ушел к себе в квартиру, а Дэвисы поехали в мотель «Браун дерби». Я стелила постель, когда из ванны вышла бабушка в своем капоте и шлепанцах и отдала мне два свадебных подарка: медальон с камеей на тонкой золотой цепочке и две тысячи двести долларов наличными – двадцать две сотенные банкноты.

– Бабуля, – сказала я, – мы не можем принять столько денег. Как ты решилась везти столько наличных в такую даль?

Но бабушка, не слушая, завела разговор о медальоне, предложив, чтобы я надела его на церемонию.

– Твой дед подарил мне его на нашу вторую годовщину свадьбы. Я до сих пор помню оберточную бумагу, в которой он был. Я, конечно, устроила деду головомойку за то, что потратился. Он меня называл Герти-Ворчунья. Я была серьезная, а его вечно бесы путали.

Я поцеловала бабушку в мягкую морщинистую щеку.

– Очень красивая вещь. Спасибо тебе, что приехала в такую даль.

Она отмахнулась от моего поцелуя, думая о чем-то другом.

– Герти-Ворчунья, – негромко повторила она. – А я и забыла.

Позже, в темноте, мы лежали рядом без сна.

– Бабушка, – сказала я, – как бы я хотела, чтобы мама была сейчас жива. Вот мы с тобой и дожили до моей свадьбы… Я тебе никогда не говорила, бабуль, но одной из тем, которые мне пришлось проработать в клинике, были мои чувства к матери, ее смерть и пережитый нервный срыв. Так вот… понимаешь… они ведь с Джеком были… прежде чем он меня…

Бабушка нащупала в темноте мою руку. Несколько минут мы молчали.

– Я вот что думаю, – сказала она наконец. – Может, тот цветной парень из автобуса и не совсем сумасброд со своей религией прощения… Я и не догадывалась, что ты знаешь об их делишках, Долорес. Твоя мать и этот, с третьего этажа, – Спейт… Я-то, конечно, знала – мне она врать никогда не умела. Однажды вечером прямо посреди этого их занятия я застала ее у задней двери. Села на табурет и сидела в темноте, пока она не сошла из своей комнаты. Она собиралась наверх, к нему, пока Рита на работе. Ты уже крепко спала. «Он женатый человек, – напомнила я. – Если ты выйдешь в эту дверь, молодая леди, я тебя никогда не прощу». Вот прямо так я ей и сказала: я тебя никогда не прощу. Понимаешь, я за нее боялась. Я думала – ей же в аду гореть целый месяц воскресений за такие проделки. Но она все равно пошла к нему. Бедняжка не могла с собой совладать – она всегда была слабой на… То есть еще девочкой она страдала астмой…

– Иногда, – перебила я, – иногда я люблю Данте так сильно, что мне становится страшно. Я чувствую, что не могу совладать с собой. Это нормально?

– Конечно, нормально. Я была испуганной тощей девчонкой, когда выходила за Эрнеста. Я и не подозревала, что можно ждать от брака помимо готовки и хлопот по хозяйству.

– Как ты считаешь, я зря не говорю Данте о клинике, Джеке и обо всем остальном?

– Нет, – ответила бабушка, – это к лучшему. Мужчины очень пугливы. К тому же с тех пор прошло уже много времени. Правда, и я сейчас грущу…

– Отчего?

– Что Бернис не может ожить к твоей свадьбе… И никогда не услышит, что я ее простила…

Бабушка явно хотела сказать что-то еще – я чувствовала, что она не закончила.