Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

– А ты поживи на мою пенсию, сукин сын, – сказал старик мистеру Ламорё и заплакал.

– Скажу прямо, – сообщил мне мистер Ламорё. – Мы наблюдаем за вами уже некоторое время.

Я отвела глаза, теребя воротник-хомут своего свитера. За что бы меня ни собрались увольнять, я рассудила, что «мы» – это он и полиция.

– Четыре месяца подряд ваш накопительный итог остается самым точным из всех касс, – продолжал он. – Мы проверяли.

От комплимента я обмерла, как от обвинения. Я поджала ногу и начала качать клогом туда-сюда, отдирая с таким трудом приклеенную подошву.

– Еще нам нравится, как вы себя ведете в зале – никаких дурацких провокаций и примыкания к той или иной стороне.

– А-а, это потому, что я вообще-то бесхарактерная.

– Вы дипломат, – поправил меня мистер Ламорё. – Мы считаем, у вас есть потенциал стать одной из нас. – Его лицо бассет-хаунда неестественно приподнялось в улыбке. – Для начала мы решили попробовать вас на главного кассира, будете выходить попеременно в первую и вторую смену. Мы можем предложить вам на доллар и пять центов в час больше, но, конечно, вам придется иногда работать по ночам.

Пока он говорил о возможном продвижении по службе, я принялась подсчитывать в уме. Доллар и пять центов умножить на сорок часов равняются лишним сорока двум долларам в неделю (минус налог), приближающим меня к дому-мечте, – цифра, компенсирующая перспективу войти в любую группу, к которой принадлежит мистер Ламорё.

– Так что вы скажете? – спросил он.

– Скажу, что я согласна.

«Дорогая бабушка!

Сегодня вторник. Я должна быть на работе, но лечу канал зуба и сижу дома, пью аспирин с кодеином. В воскресенье ночью у меня разболелся зуб, да так, что ты не поверишь! Вот это была БОЛЬ! Но я хочу написать не об этом, а о подарке, который ты прислала.

Когда человек из службы доставки посылок принес коробку, я не сдержала слез. Я помню эти изогнутые подсвечники из нашего старого дома в Коннектикуте! Я даже нашла свечи, пахнущие точно так же, как те, что ставила мама, – с восковницей. У родителей не всегда были плохие отношения – в детстве я иногда входила в комнату и заставала их целующимися. Я много лет не говорила с папой. Данте думает, что мои родители умерли. Он предположил, а я не стала его поправлять. В каком-то смысле папа действительно умер. Пустой канал без нерва – наша, кстати, цель с дантистом Хоскином. И не спорь со мной, бабушка. Наверное, я немного поглупела от кодеина.

Надеюсь, ты там не переутомляешься, затеяв разобраться на огромном чердаке? Когда мы с Данте приедем к тебе в гости (наверное, в конце месяца, если я вырвусь с работы), мы тебе поможем с тяжелыми коробками. Не смей даже пытаться двигать их сама!

У нас тут все хорошо. Мы очень счастливы и любим друг друга. С работой тоже все прекрасно. Я хорошо справляюсь со своей новой должностью главного кассира, если даже я сама так считаю. В мои обязанности входит каждую неделю ставить кассирш в первую или вторую смену, так я придумала писать их сперва карандашом и вывешивать – на случай, если возникнут проблемы или жалобы. Всем моя идея очень понравилась. На дворовой распродаже (вот уж никогда ими не пользовалась!) я купила “Мистер Кофе” и принесла в комнату отдыха. И все стали приносить выпечку, цветы в горшках и постеры. Всегда приятнее, когда люди не ссорятся. Я раньше ходила на работу в джинсах, а в последнее время ношу юбки или классические брюки. Недавно я спросила своего начальника, мистера Ламорё, можно ли присуждать отличившимся звание лучшей работницы месяца. Он обещал подумать.

Я повесила в спальне полку для подсвечников – просверлила дыры, вбила пробки, все своими руками. Подхожу и трогаю подсвечники по двадцать раз на дню. От этого на душе тепло.

С любовью,

Долорес.

P. S. Не забудь, тяжелые коробки оставь до нас. Бабуля, я тебя люблю!»

Летом 1979 года у Данте началась бессонница. Я просыпалась по несколько раз за ночь, с трудом разлепляя веки, от его вздохов отвращения и переворачивания журнальных страниц. Он хмурился и вертелся, читая при маленьком конусе света от яркой лампы и стягивая на себя одеяло. Нет, сказал он, ни о чем он говорить не хочет. Он не может озвучить то, что его мучает. К тому времени на нашем секретном сберегательном счете у меня уже было четыре восемьсот.

– Сколько-сколько? – переспросил Данте, растерянно моргая. Я не планировала ему говорить, мне просто показалось, что это его успокоит и даст нам обоим поспать.