Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

Сессии с доктором Шоу шли плохо: он все пытался навести разговор на секс, а я упорно уводила тему на «Уотергейт». Каждую встречу я начинала со сбивчивых пламенных речей о Никсоне, Холдемане и лгунах в целом, а доктор Шоу заворачивал меня к вопросам менструации и мастурбации. Кроме того, спрашивал, что я чувствовала в сексуальном плане девять лет назад, когда Джек и Рита въехали к бабке на третий этаж.

Однажды утром я вошла в кабинет доктора Шоу, кипя и брызгая слюной из-за Роуз Мэри Вудс, секретарши Никсона.

– Ну, она и наглая! – бушевала я. – Ждет, что вся страна купится на ее вранье, якобы она случайно стерла эти записи! Зачем она хранит тайны Никсона?

Доктор Шоу сложил пальцы домиком и улыбнулся.

– Что? – осеклась я. – Что смешного?

– Ничего. Просто я нахожу твое негодование интересным. И даже ироническим.

– Как так? – вырвалось у меня, и я сразу об этом пожалела.

– Ну, ты так враждебно высказываешься о секретарше Никсона, считаешь ее нечестной, однако всякий раз, как у нас речь заходит о твоей матери, ты меняешь тему. Стираешь собственные записи, если угодно.

– Неправда.

– Правда, правда. Ты даже поставила условие для наших сессий – мы ее не критикуем. Стоит разговору зайти о Бернис Прайс, ты превращаешься в Роуз Мэри Вудс.

– Идите вы на хрен! – вскинулась я.

– Ого, это уже гнев. Почему ты сердишься, Долорес?

– Я не сержусь. Есть разница между ложью всей стране и уважением к мертвым.

– Да? – удивился доктор Шоу. – Поясни.

– Хватит об этом.

– Нет, поясни.

Я встала.

– Не надо на меня смотреть таким всезнающим взглядом. Я не желаю этого слушать.

– Конечно, конечно. Ты совершенно свободна и можешь…

Больше всего у доктора Шоу раздражал пневматический доводчик у двери. Невозможно было выскочить из кабинета, хлопнув дверью: максимум, чего удавалось добиться, – мягкого шипения.

Я мстительно подумывала не появляться следующим вечером в бассейне, но решила не искушать судьбу. У доктора Шоу были способы свести счеты.

– А что Долорес? – спрашивал он на групповой сессии в Доме Поддержки. – Кто-нибудь хочет что-то о ней сказать?

Первой вечно выскакивала миссис Деполито: выпучив глаза, она визгливо выкрикивала какое-нибудь обвинение.

Когда я пришла, доктор Шоу уже мерил кролем бассейн.

– Привет, – сказал он, подплыв ко мне, когда я спустилась в воду.

– Привет, – ответила я еле слышно.

– Хочу извиниться, что рассердил тебя вчера.

Я оттолкнулась от бортика и поплыла на спине, пытаясь припомнить, когда он передо мной извинялся. Уже четвертый год просить прощения приходилось сугубо мне.

Он подплыл – тоже на спине – и лег на воду.

– А, – произнес он, – приятно, правда?

– Угу.

– Ты меня прощаешь?

– Наверное.

– Хорошо. Потому что даже когда мы спорим, я тебя очень люблю. Ты это знаешь, Долорес? Разногласия не отменяют материнской любви к дочери. Материнскую любовь ничто не в силах поколебать.

– Я знаю, – сказала я.

– Я люблю тебя, Долорес.

– Я тебя тоже, мамочка.

Некоторое время мы плыли молча. Неожиданно он вынырнул, сделав под водой сальто, и заявил:

– У тебя уже начались менструации, и это прекрасно, потому что теперь я могу любить тебя и как подругу. Как равную. Ты уже не малышка, которую мне всегда нужно было защищать. Теперь мы можем общаться откровеннее, делиться женскими секретами.

Я взглянула на него, но промолчала и немного отплыла на спине в сторону.

Мне вспомнился рассказ Джанет Норд о первой менструации, как мать повезла ее в ресторан отмечать это событие. Вспомнилось и то, как у меня начались месячные – в тот вечер мама назвала папу шлюхой, а он ее за это избил, распахнул заднюю дверь и подбросил в воздух волнистого попугайчика Пети. Иногда я думала, что мать любила глупую птицу больше меня. Или что не замечала меня, а замечала одного только Пети. В тот вечер, после бегства на велосипеде, я хотела поддержать маму, помочь ей, но, как оказалось, сделала только хуже. Плывя с закрытыми глазами, я живо вспомнила, какое у нее стало лицо при виде красного пятна на моих розовых шортах. Мать первая увидела, что у меня менструация. Кровь между моих ног ее рассердила, вызвала злые слезы.

Когда я вынырнула, доктор Шоу оказался рядом.

– Ты знаешь, о чем я хочу поговорить? – спросил он.

– О чем?

– Я хочу поговорить о Джеке.

– А я не хочу, – я поплыла быстрее, сразу отмахав половину бассейна.

– О, перестань, – сказал он, нагоняя меня. – Не будь такой старомодной ворчуньей! Согласись, что Джек красавец. Его тело…