Уолли Лэмб - Она доведена до отчаяния

Раннее и не очень детство были самыми легкими фазами, и спустя некоторое время я начала просить доктора Шоу тоже спуститься в воду. Несколько раз он отклонял мою просьбу, но в конце концов сдался. Вид доктора Шоу в мешковатом клетчатом купальном костюме не привел меня в экстаз, как было бы раньше: я действительно начала воспринимать его в качестве материнской фигуры. Мы разговаривали, бродя по дну, или вместе скользили в подводной тишине, проплывая бассейн как морские существа, мать и дочь, – тюлениха и ее белек, китиха и ее китенок. Я была счастлива.

– Завтра твой десятый день рожденья, Долорес, – объявил как-то вечером доктор Шоу, когда мы плыли брассом. – Моя маленькая девочка растет. Что ты скажешь, если мы сходим завтра в магазин и ты выберешь себе подарок на день рождения, дабы отметить свой прогресс?

– Извините, – спросила я, – это будет воображаемый поход в магазин, одно из символических заданий?

Он рассмеялся своим ослиным смехом.

– Настоящий поход! И настоящий подарок!

– Это мне подходит, мамочка, – сказала я.

На следующий день продавщица в отделе игрушек – немолодая, с привычной недовольной гримасой и заученной улыбкой, – подозрительно смотрела от кассы, как я носилась по проходам, забраковав Барби, настольные игры и муравьиную ферму, которые предлагал доктор Шоу. Наконец я увидела то, что хотела.

– «Волшебный экран»? – засмеялся доктор Шоу. – Хорошо, почему бы и нет? – Он запустил пальцы в бумажник и подал мне десятидолларовую купюру.

– Кому сдачу отдавать? – спросила продавщица. – Вам или… вашему парню?

– О, это не бойфренд, – ответила я. – Он моя мама.

Рука продавщицы невольно сжалась в кулак вокруг десятки.

– Долорес… – начал доктор Шоу.

– О, да все нормально. Понимаете, я немного повредилась умом. На самом деле он мой психиатр, но… – Я видела, что из нас троих только я не впала от этого в столбняк. – Ладно, забудьте, – сказала я продавщице. – Это длинная история, и вам она явно не по уму.

Я начала крутить ручки еще по дороге в Грейсвуд, даже не достав игру из картонной упаковки.

– Знаешь, Долорес, – начал доктор Шоу, – за пределами больницы, во внешнем мире…

– Ладно, ладно, – перебила я. Я была поглощена созданием лестницы, чудесным образом появлявшейся по мановению моих пальцев.

Сперва доктор Шоу рассматривал «Волшебный экран» как нечто глубоко и чудесно символичное, как мою попытку линейного движения вперед, в новую, лучшую жизнь. Я приносила игру на сессии и, слушая его вполуха, крутила ручки, добиваясь гладкости линий и изгибов. К концу второй недели курсивный шрифт перестал представлять для меня трудность, и я принялась за морские пейзажи: тропические рыбы, подводные растения и русалки – и все пускают пузырьки в полной гармонии.

Но доктор Шоу начал терять терпение.

– Я бы хотел, чтобы ты отложила игру и мы смогли поговорить, – несколько раз просил он. Однажды доктор Шоу выхватил у меня экран и сунул под свое кресло, чтобы я заговорила. В другую сессию он обронил, что «Волшебный экран» подозрительно смахивает на телевизор, и поинтересовался вслух, не стала ли игра для меня новым костылем.

– Как скажете, – не поднимая глаз, сказала я, крутя ручки. Ворчание доктора Шоу доставляло мне наслаждение, волшебноэкранным образом я возвращалась в колючий подростковый возраст.

Летом 1973 года я переехала в реабилитационный Дом Поддержки – грейсвудские полдороги домой для полусумасшедших. Нас там жило шесть человек, не считая консультантов и санитаров. Анита, Фред Бёрден и миссис Ши работали за пределами больницы – «во внешнем мире», а трое остальных, включая меня, колупались с готовкой, уборкой и закупкой продуктов. С утра я спешила перемыть посуду и пробежаться с пылесосом и усаживалась с «Волшебным экраном» перед телевизором на целый день. Мы с доктором Шоу сократили количество сессий до трех в неделю: групповая терапия во вторник утром, индивидуальная утром в среду и наши вечерние заплывы по четвергам. Хронологически мне был двадцать один год; в бассейне всего лишь двенадцать – за год до изнасилования.

В то лето «Уотергейт» потеснил дневные мыльные оперы и постепенно сам превратился в «мыло». Сначала я негодовала, не получив ежедневной дозы «Любви – самой великолепной вещи на свете» или «Поисков завтра», но постепенно втянулась в сенатские слушания – хорошие парни против плохих, правда против лжи. Моими любимцами стали похожий на ласкового дедушку Сэм Эрвин и Мо Дин, жена Джона Дина, – из-за платинового пучка напомнившая мне Женеву Свит.