Антон Уткин - Тридевять земель

– Партии, – с горькой усмешкой перебил его Сергей Леонидович. – Из кого состояли эти партии? Из ничтожеств, возомнивших в припадке буйного помешательства, что они проделают русскую революцию подобно Мирабо и Лафайету? Все они – от буржуазных до социалистических – овладели воображением невежественного народа обманом и льстивыми речами. Во всяком случае, твёрдо можно быть уверенным лишь в одном: не людям партий, которые только и сумели разрушить Россию, удастся её воссоздать…

Шахов продолжал молчать, и Сергей Леонидович, сообразив, что недостойно разошёлся, провёл рукой по волосам, как бы приглаживая свой гнев.

– Знаете, доктор, – примирительно сказал он, – я никогда не сочувствовал кадетам. Что-то мне виделось в них нечистоплотное. Помню, в октябре пятого года мы с товарищем попали на митинг этой партии. Слова там звучали правильные, но они захотели всего и сразу. Давали посулы, в осуществление которых и сами не верили. И вот теперь, я понимаю отчётливо, что то полудикое, полузвериное состояние, в каком простой русский народ встретил революцию, служит лучшим доказательством отрицательной работы для народа интеллигенции. Да и была ли у нас до сих пор та интеллигенция культурно-европейского типа, которая при монархически-бюрократических порядках могла бы работать надлежащим образом для нашего простонародья? У нас под интеллигенцией отчего-то стали понимать чиновников, духовенство, помещиков, словом, все те привилегированные классы, которые поднялись над народом и заправляли его судьбами. Внешний лоск, поверхностное образование и воспитание, известное положение в обществе дали право массе лиц кичиться своей интеллигентностью и свысока смотреть на простой народ.

– Ну, разве уж и так? – не слишком уверенно, упавшим голосом возразил Шахов.

– Ах, милейший Гаврило Петрович! Да, кстати, – решительно сказал Сергей Леонидович. – Забирайте портреты да и гравюру заодно. У вас вернее она сохранится. Сдаётся мне, что это только начало и не в последний раз приходили они сюда. Пусть хоть что-то уцелеет.

Вдвоём с доктором они сняли карту со стены, бережно укутали в старую шаль и обмотали бечевой. Потом сняли портреты – их было семь – и, призвав на помощь Гапу, пеленали их, как грудных детей, в байковые пелёнки. Еще Сергей Леонидович передал доктору обнаруженную в сундуке поместную грамоту на земельную дачу, жалованную Екатериной его пращуру секунд-майору Алексею Терентьевичу Сойникову за отличие в десанте на остров Метелинос в Архипелаге в 1771 году, и копию плана Генерального межевания, который, надо было думать, в настоящих политических обстоятельствах утерял уже всякое юридическое значение.

Проводив Шахова, Сергей Леонидович вернулся в кабинет, передвинул кресло ближе к окну и продолжил читать:

"Предпринятые мною записки имели планом – обнять всю деятельность флота во время Средиземноморской экспедиции, однако же время, не щадящее нашей памяти, а также и отсутствие под рукою в деревенской глуши многих нужнейших документов, мало-помалу убедили в неисполнимости этой задачи. Поэтому, полагаясь на память, коей свойство есть по прошествии лет затруднять обстоятельность повествования, постараюсь связать в нечто единое тот калейдоскоп мыслей и впечатлений, который находится еще всецело в моей власти. Желая придать описанию похода более живой и интересный характер, я, насколько возможно, старался скрасить сухость описания военных действий бытовыми сценами туземной жизни, историческими очерками и приведением некоторых любопытных сведений касательно нравов и обычаев жителей подлежащих стран.

Не сочтет читатель нескромностью мое желание сказать несколько слов и о себе, ибо такое краткое объяснение облегчит понимание и связь дальнейших изложенных здесь событий. Прибавьте к этому, что я был почти еще юноша, и что все, связанное с юношеством, особенно дорого каждому.

Четырнадцати лет был я отвезен отцом в Морской корпус. В те времена более состоятельныя родители старались определять отпрысков своих в Сухопутный кадетский корпус, открывавший им лучшую карьеру, тогда как беднейшие записывали своих детей в Морской, требовавший менее расходов впоследствии. Во владении родителей моих находилось в Тверской губернии сельцо Корыстино, но никак не оправдывало своего названия, а как с бедных сих поселян, там обретавшихся, по доброй совести взять было нечего, то отец мой жил на собственное свое жалованье, и, таким образом, пути мои определились как бы естественным положением вещей.