Антон Уткин - Тридевять земель

Гаврила Петрович, смущённый гневной тирадой Сергея Леонидовича, которого ему никогда ещё не доводилось видеть столь распалённым, поспешил сменить тему.

– Слышал я, распотрошили тут вас? – спросил он, озираясь вокруг, пытаясь углядеть изменения в хорошо знакомом ему интерьере.

– Было дело, – вздохнул Сергей Леонидович. – Ну, да ладно. Хорошо то, что самого оставили, а не в… музей.

– Знаете, – задумчиво проговорил он, отворачиваясь к окну, – мне кажется, я в состоянии наконец выразить словами, что с нами произошло. Понять это в некотором роде мне помогла моя работа, ну да не о том сейчас речь.

Доктор с интересом обратил взгляд на Сергея Леонидовича.

– Формула "За Веру, Царя и Отечество" была для русских народных масс, да и не только народных, своего рода политическим обрядом. А для того, чтобы понять, какую громадную роль в психологии этих масс мог играть обряд, нужно только вспомнить первенствующее положение, которое занимал тот же обряд в области религиозных чувств. Это ярко проглядывало в истории наших религиозных движений. Последние затрагивали массы только тогда, когда затрагивался обряд. Никто не задавал основного вопроса: "Веруешь ли в силу крестного знамения?", но предавали друг друга анафеме и даже на кострах жгли за то, кто как крестится – двумя перстами или тремя, кто как имя Божье пишет – через одну "И" или через две. Это громадное значение обряда для русских народных масс, несомненно, явилось следствием нашего родства с Востоком. Это – мистицизм, выявляющийся в малокультурной среде, ибо нужно понять, что при мистическом складе души в обряде видят нечто большее, чем внешнюю форму: за обрядом предполагается нечто более глубокое, человеческим разумом непостигаемое, в обряд верят. Только тогда, когда эта вера в данный обряд будет разбита, он теряет свою силу и лопается, как мыльный пузырь. Душа малокультурного, но склонного к мистицизму народа переживает тогда кризис и ищет новый обряд, в который он сможет опять поверить. В почитании обряда и выразилась главным образом религиозность русского крестьянина. В почитании своего рода политического обряда выразилось его политическое миросозерцание. Оттого и произошел такой резкий перелом, и в этом и была сущность революции – существовавший политический обряд русских народных масс был окончательно разбит.

Доктор молчал, обдумывая услышанное.

– Но вот чего я совершенно не могу себе объяснить, – продолжил Сергей Леонидович, – так это того, что сейчас-то происходит? Кучка проходимцев берёт власть и вещает от имени всей страны… Если уж говорить, исходя из предпосылок, которыми все мы были свидетелями, а не из настоящего нелепейшего положения вещей, власть по праву должна принадлежать вам. Ведь вы же эсер?

Доктор вздохнул и покивал головой.

– Я всегда об этом догадывался, хотя вы и не посвящали меня в подробности своей политической деятельности. Но ваши выступления в собраниях слишком явно выдавали вас.

Доктор понуро молчал. Подойдя к окну, он ногтём соскребал со стекла распушившиеся перья инея.

– Ведь в советах в этих у вас большинство. Мне это известно. Так в чём же дело? Я вот тут подсчитал: список номер один – эсеры получили 410 мест, а список номер пять – большевики – только 175 мест. 86 мест получили депутаты от национальных окраин, кадеты – 17, ну и так дальше. Всего голосовало сорок пять миллионов, что составляет около шестидесяти процентов от занесённых в списки. За большевиков – только одиннадцать миллионов. Это значит, что семьдесят семь процентов избирателей выступили против большевиков, но они, тем не менее, у власти. Что же правит миром? Злоба, тупая сила, которой некому остановить. – И он с грустью подумал, что будь жив Павлуша, он бы хорошо знал, как поступить в этих мрачных обстоятельствах. – И нигде не слышно, чтобы организовывалась хоть какая-то сила, чтобы дать отпор. Ведь ваша организация столько лет держала в страхе всю официальную Россию, ваши товарищи десятками отправляли в мир иной губернаторов, министров, жандармских чинов, "истинно русских людей". А сейчас-то что?

– Вы же непротивленец, – удивлённо заметил доктор.

– Не важно, кто я, каких я принципов, – резко возразил Сергей Леонидович. – Я сейчас рассуждаю не с точки зрения своих взглядов, а просто со стороны.

Доктор поднял на Сергея Леонидовича печальные глаза и признался:

– Дело в том, что я и сам ничего не понимаю. Но мы ещё можем побороться, – возразил он, однако выражение его лица говорило о полной неуверенности в этой своей реплике. – Есть ещё здоровые силы, есть партии…