Антон Уткин - Тридевять земель

– Пишут, будто Государь отрёкся. Революция.

– Не вовремя, – хмуро заметил доктор, умывая руки над тазом, который держала перед ним Гапа, и можно было понять, что замечание это относится равным образом и к отречению, и к этой преждевременной, необъяснимой смерти, вокруг которой витали сейчас все мысли обитателей Соловьёвки.

Шахов только закончил осматривать девочку и к своему удовлетворению нашел её совершенно здоровой. Девочку нарекли Ольгой, тут же окрестили, а в кормилицы Гапа ещё до родов, на всякий случай, приглядела молодую сноху Скакуновых из соловьёвских, ещё кормившую своего собственного мальчика.

Оленька лежала в Рождественской церкви. Поскольку Фолифор оказался и сам при смерти, из деревни пришли две старушки, и, сменяя друг друга, читали над телом Псалтырь. Сергей Леонидович ничего не понимал и не соображал. Он то входил в церковный полумрак, где горели редкие свечи, бросая слабые отблески на венцы люстры Ле Дюра, слуха его достигал шелест произносимых молитв, но разобрать ничего он не мог, то выходил в такой же сумрак природы, и только видел, как стая ворон, сгоняемая поднимавшимся мокрым ветром, снималась с одной берёзы и, надсадно каркая, устраивалась на другой.

Месяца не прошло со смерти Оленьки, как подошла уже страстная. И всё шло заведенным порядком – в полдень второго апреля явился отец Андрей Восторгов с богоносцами. По всей волости прошли митинги, устроенные сельскими учителями, Ягодное не стало исключением. В конце митинга на здание волостного правления водрузили красное знамя с надписью «Земля и Воля».

Сергей Леонидович, что называется, не успел опомниться. Он бродил по дому со "скорбным листом" в руках и никак не мог решить, куда его пристроить. Время от времени он заглядывал в него, будто ожидал увидеть, что буквы и слова там чудесным образом переменились, но всё было то же самое. Даже Игнат как-то почернел, богатырские плечи его опали, и он при любой возможности заходил в церковь. Гапа, чуть только выпадала свободная минута, бежала к маленькой Оленьке и что-то они там с Евдосьюшкой колдовали.

Он тоже осторожно, будто стесняясь неизвестно чего, приближался к колыбельке, в которой морщился розовый комочек, робко туда заглядывал, оттуда брёл на могилку жены, благо идти было пятьдесят сажен, ровно до Преображенской церкви, и там с тем же недоумением, с которым смотрел на дочь, вперивал взгляд в начавший проседать могильный холмик своей Оленьки. На могильном камне Сергей Леонидович повелел выбить слова из 1-й Книги Царств: «Вкушая, вкусих мало мёду и се аз умираю».

И казалось ему, что родилась и жила так недолго Оленька, чтобы подарить жизнь другой Оленьке – и больше ничего.

Неизвестно, как отразилась бы смерть Оленьки на Сергее Леонидовиче, но развернувшиеся события, как ни был придавлен он горем, несколько отвлекали его. Долгое время он действовал механически. Когда Андрей Восторгов читал в Преображенской церкви обращение Временного правительства к гражданам России, взгляд Сергея Леонидовича был прикован к тому месту, где они стояли во время венчания, – такой же сон, морок, как и тот, который рассказывал Восторгов:

– Граждане Российского государства! Свершилось великое. Могучим порывом русского народа низвергнут старый порядок. Родилась новая свободная Россия. Великий переворот завершает долгие годы борьбы. Актом 17 октября 1905 года, под давлением пробудившихся народных сил, России обещаны были конституционные свободы. Однако обещания эти не были исполнены. Выразительница народных надежд, первая Государственная дума, была распущена. Вторую думу постигла та же участь, и, бессильное победить волю народную, правительство решилось актом 3 июня 1907 года отнять у населения часть предоставленных ему прав на участие в законодательной деятельности. В течение долгих девяти лет у народа отнимались пядь за пядью все завоёванные им права…

Видение Оленьки стало до того нестерпимым, что Сергей Леонидович не смог дольше находиться здесь. Последнее, что он услышал, было это:

– В минуту освобождения народного вся страна с благоговейною признательностью вспоминает тех, кто в борьбе за свои политические и религиозные убеждения пал жертвою мстительной старой власти, и Временное правительство сочтёт радостным долгом вернуть с почётом из мест ссылки и заточения всех страдальцев за благо родины…

В Рязани, как, впрочем, и в других губерниях, власть подхватил так называемый Комитет общественной безопасности, в должности комиссаров которых, как правило, Временное правительство утверждало председателей земских губернских и уездных управ. Иван Иванович Фон Кульберг, потрясённый отречением Государя, от этой чести отказался, и место его занял один из членов управы – а именно Алянчиков. Он был призван в феврале шестнадцатого, но пороху так и не понюхал, потому что был назначен в запасной батальон 284-го пехотного полка, называвшегося ещё «Венгровским», имевшим до войны стоянку в Варшаве.