Антон Уткин - Тридевять земель

Прогресс культуры во всех областях жизни общества сопровождается постоянным усилением значения и признания субъективной стороны в человеке. Таким образом с ростом культуры расширяется область субъективизма и вместе с тем личности, которая есть не что иное, как признанная правом субъективность. Так, Ахилл упрекает ахейцев, что у них "равная доля нерадивцу и рьяному в битве; Та ж и единая честь воздается и робким, и храбрым! Все здесь равно, умирает бездельный, иль сделавший много" (Ил., 9, 318–320). Понятно, что с развитием индивидуальности этот пережиток более древнего принципа равного распределения жизненных благ перестает соответствовать изменившемуся понятию о справедливости. По давно подмеченной закономерности, право всегда отстает от изменившихся запросов общества.

Но что же понимается под справедливостью в наши дни. Точнее даже так: как понимает ее современный нам культурный и образованный человек? Бентам говорит: "Справедливость. – Но что следует понимать под справедливостью?" Что такое счастье, мы все знаем, а насчет справедливости мы вечно спорим, прибавлял он. "Но каков бы ни был смысл слова "справедливость", какое иное право имеет она на уважение, если не потому, что что она есть средство достигнуть счастья?"

Первобытному обществу хорошо известна справедливость, но совершенно неизвестно счастье, и многие языки неразвитых народов даже не имеют слова для обозначения такого понятия, если, конечно, не понимать под счастьем порядка, а именно к поддержанию порядка, а не к достижению счастья, как полагал Спенсер и многие другие до него, заключалось стремление всех человеческих обществ. Показательно, что и наши крестьяне и посегодня понимают под счастьем, главным образом, не какое-то душевное блаженство, не состояние удовлетворения, а заменяют его значением судьбы.

Кроме того, в последнее время заметно у многих писателей стремление поставить тождество между справедливостью и равенством. В новое время такой взгляд идет, несомненно, от Руссо, однако Вольтер был ближе к той постановке вопроса, которой достигла современная наука о праве. "Все люди равны, – говорил он, – как люди, но не равны как члены общества". Савиньи пугало то невероятное влияние, которое идея равенства оказывает уже так давно и во всех направлениях в Европе. "Еще Монтескье, напоминает он, предупреждал об опасности злоупотребления этим влиянием". Правда или справедливость не есть равенство вообще, а только равенство в должном. "Не бесчествуй, чадо, богата и убога, а имей всех равных по единому", – напутствуют родители героя «Повести о Горе-Злочастии», в каковом произведении мы видим удивительный памятник, отразивший исторический перелом сознания.

Владимир Соловьёв удачно определяет справедливость как беспристрастие. Все люди равны в принципе, но как возможно представить себе положение, при котором окажутся равными их способности, характеры, сила воли и знание? Ещё Лукреций понимал, что все в соответствии с законами, определенными природой, сохраняют характеры, которые их различают (V, 923). Если последнее ещё можно как-то поправить признанием равенства возможностей, то осуществление их предоставлено поистине на волю случая.

Развитие римской юридической мысли в эпоху Антонинов подошло к пониманию того, что "omnes homines natura aequales sunt" (все люди по природе равны), однако при этом имело в виду, что "cuum cuique" (каждому свое), и юристы того времени не только не думали порицать социальных порядков, в силу которых гражданский закон расходился с идеальным типом закона, но и не верили, чтобы человеческое общество способно было принять состояние, вполне согласное с порядком природы. Казалось бы, и здесь оставался один шаг от сознания того, что все люди равны, до утверждения того, что все люди должны быть равны. Но римский ум не сделал этого шага, хотя и приблизился к нему. Юристы не реализовывали идею jus naturale, а сводили к ней практическое право. Историю не стоит, по-видимому, понимать как исключительно линейный процесс, но не следует забывать и того, что если многие общества, у которых нравственность не отделилась от религии, и право, таким образом, продолжало пониматься как смешение этих понятий, не смогли перейти к более развитой степени своего общественного бытия, то не сделали этого и римляне. Именно это подразумевает Гуго, когда в своей "Истории римского права" призывает "поразмыслить над тем, почему действия и установления римлян, по сути – таких же людей, как мы, столь часто резко отличались от наших". Но кто проникает в глубины истории религии, к корням веры, тот познает справедливость и истинность представлений, кажущихся столь парадоксальными и неприемлемыми современному сознанию.