Антон Уткин - Тридевять земель

– Двумя месяцами здесь не обойдёшься, – покачал головой Александр Павлович.

– Будем считать это разведкой, – согласился Сергей Леонидович.

– Взгляните на сирень, – внезапно сказала Екатерина Васильевна, оборачивая свое прекрасное лицо в открытом окну. – Ещё вчера она была налита, полна жизненными соками, фиолетова, как… ну, я не знаю, смотреть было больно. А что же сегодня? Съёжилась, опала, посерела… – и лицо её омрачила неподдельная грусть. – Время наш враг, – добавила она и спросила немного капризно, но и озадаченно: – Как же нам его победить?

– Вы знаете, как, – тихо ответил Сергей Леонидович.

– По-прежнему верите в прогресс? Не переменили своего оптимизма? – добродушно поинтересовался Александр Павлович. – Признаться, мы поминали наш прошлогодний разговор.

– Доказательств сколько угодно, – заверил его Сергей Леонидович. – Как именно происходит отделение нравственности от религии особенно ясно видно на примере тех статей законодательства Передней Азии, которые… – внезапно для хозяев он запнулся и смутился, но под их выжидательными взглядами невозмутимо закончил: – …которые посвящены скотоложеству. "Если мужчина изнасилует быка, – гласит параграф одного лидийского кодекса, – то в наказание он должен умереть". Если не принять в расчёт того соображения, какое сакральное место в религиозных представлениях лидийцев занимал бык, то можно принять эти параграфы за выражение исключительно нравственных норм, между тем как здесь они выступают ещё как нормы религиозные. Это подтверждается тем, что совокупление с другими животными – например, с лошадью или мулом, не предусматривает наказания, но только ограничивает права преступника: делает для него невозможным становиться жрецом и запрещает ему появляться перед царём. В случае же с быком нравственной стороной является именно то, что царю оставлено право оставить преступника в живых. Нет сомнений, что право это царь осуществляет не по собственному желанию, но предварительно узнав волю Бога. Суд перед царскими дверями, которые считаются святилищем, указывает на это. Надо отметить, что в индуистских законах совокупление со священной коровой тоже наказывается строже, чем с прочими животными. В Исходе же один из стихов Закона говорит прямо: "Скотоложец должен быть предан смерти". – Сергей Леонидович поднялся со своего места и прошёлся по комнате, по-прежнему глядя себе под ноги. – Позволительно, конечно, допускать мысль, что статья обязана своим возникновением тем же самым соображениям, которыми руководствовались лидийцы, а именно, заботой о максимальной чистоте жертвоприношения, и можно и здесь, поэтому, предполагать одно лишь религиозное чувство, однако форма, в которой этот запрет вторично выражен в книге Левит, не оставляет сомнений в том, что перед нами моральная норма – скотоложество прямо названо здесь непотребством. Здесь уже, в отличие от лидийской статьи, религиозный аспект затемнён, и на первый план выступают соображения нравственности. Таким образом моральная норма становится нормой положительного права.

– Интересно, – сказала Екатерина Васильевна.

– Хорошо показывает разницу между обществом, управляющимся обычаем, и обществом, в котором общественная мораль взошла на более высокую ступень, одно место у Приска, – продолжил Сергей Леонидович уже с меньшим смущением. – Приск, адвокат, участвовавший в посольстве императора Феодосия к Атилле, рассказывает, что как-то раз посольству пришлось остановиться в одном селении, которым управляла одна из жён Бледы. Эта женщина послала Приску и его спутникам пищу и красивых женщин. Для соития, – покраснев, счёл нужным пояснить Сергей Леонидович. – Это по-скифски знак уважения. Ласково поблагодарив женщин за предложенную еду, Приск отказался от сношения с ними. "Мы остались в хижинах, – говорит он, – а на рассвете отправились на поиски вещей".

– Хм, – Александр Павлович издал какой-то неопределенный звук не то одобрения, не то осуждения.

– Вообще существует большой соблазн поставить в прямую связь возрастание нравственного чувства со смягчением нравов, а в этих последних усматривать вернейшие признаки либерализации общества, и беглый взгляд на видоизменения институтов как будто подтверждает это.

Ветхозаветные принципы "жизнь за жизнь, глаз за глаз, зуб за зуб, за руку – рука, за ногу – нога, ожог за ожог, рана за рану, ушиб за ушиб" находят непосредственные соответствия и в законах Хаммураби, и в других древних правовых сборниках, но здесь же содержатся и важные изменения, если вспомнить, что любое писанное законодательство опирается на предшествующую ему практику. Стоит сказать, что рассматривая доступные законодательства Передней Азии, ясно видишь неуклонное стремление законодателей к постепенному смягчению наказания, поражающее даже и в наши дни. "Если кто-нибудь свободный украдёт плуг, то собственник может его посадить на кол; так делали прежде; теперь он должен заплатить только шесть сиклей серебра, и тогда он будет свободен от вины". Абсолютно прав поэтому Йеллинек, когда остроумно замечает: "Законом развития выступает постоянное уменьшение меры наказания. Уголовное право, быть может, самое лучшее мерило культуры. Если история не сохранила бы нам от какого-нибудь народа ничего другого, кроме его уголовного права, мы в состоянии только по нему определить степень его моральной и интеллектуальной культуры".