Антон Уткин - Тридевять земель

Право начало свое движение в истории в такого рода законности, в которой моральное и собственно юридическое начало не различались. Не может быть даже сомнений, что после всего пережитого человечеством со времен американской, двух французских и одной русской революций наши понятие о справедливости уже не те, чем были в конце позапрошлого века, когда крепостное право и рабство не вызывали никакого протеста даже у многих из тех писателей, которые брались трактовать о нравственности и праве. Не вызывает сомнений и то, что одно не существует без другого. Однако очевидно, что полное их слияние попросту упраздняет право в его собственном смысле. Подобно тому как справедливость еще не представляет всей нравственности, так и право не исчерпывается висящим на воздухе законодательством. Но если смешать нравственное и юридическое, как это делали создатели древнейших кодексов, тогда право обратится в закон, а процессуальный суд – в трибунал. Именно поэтому юристу в истинном значении этого слова нет ни малейшего дела ни до идеального права, ни до идеальной нравственности.

Предполагаемый высший нравственный порядок жизни предназначен служить масштабом при обсуждении существующих положений, как еще сорок лет назад писал Аренс. И наконец Токвиль и Иеринг, два крупнейшие юриста своего времени, возводят справедливость в высший закон. Но справедливость и равенство еще далеко не одно и то же, как не одно и то же справедливость и закон. Не говоря уже о том, что человеческое неравенство начинается еще в утробе матери, мы даже в смерти не могли отыскать его, пока две тысячи лет назад Спаситель не подчинил справедливость милосердию, и только в нём и возможно обрести истинное равенство, ибо, как сказал апостол Иаков: милость превозносится над судом. Единственная же область земного человеческого бытия, где возможно равенство, есть право. Равным можно быть только в правах…

С приездом Нарольских жизнь уезда как всегда встрепенулась. Их гостеприимную дачу стремились посетить все, у кого ещё оставались силы на развлечения. Екатерина Васильевна за зиму обрела царственную стать и встретила Сергея Леонидовича, за исключением некоторых подробностей, как соимённая ей императрица встретила Потёмкина после Очакова.

– А у нас сегодня, между прочим, большой съезд, – сообщила она, склонив голову набок и лукаво глянув на Сергея Леонидовича, когда он в очередной раз прибыл в Несытино.

Не успела она сказать это, как появился Алянчиков и прильнул к её руке с нескрываемым благоговением. И опять Александр Иванович взирал на это с непонятным сладострастным умилением. Следом явились председатель уездного училищного совета Фонфаронов с супругой и инспектор народных училищ Сеславинский…

Игра была в разгаре, мужчины разгорячились, сняли сюртуки, как вдруг со двора послышался стук подъезжающих экипажей. Екатерина Васильевна вопросительно посмотрела на мужа.

– В самом деле, – удивился тот, глянув на часы, – кто бы это мог быть?

Через минуту недоумение разрешилось. Широким твердым шагом в комнату вошел сапожковский исправник Павлов со свитой из станового и стражников.

– Господа, – громогласно вопросил он, – на каком основании здесь происходит незаконная сходка? Предлагаю немедленно всем разойтись.

И хозяева, и гости в полном недоумении уставились на исправника, потом стали изумлённо переглядываться.

– Но, позвольте, – начал было Фонфаронов и озадаченно замолчал.

– А вы-то на каком основании врываетесь в дом среди ночи? – оправившись, спросил Александр Павлович. – Люди собрались здесь провести время, поиграть в карты.

Исправник бросил взгляд на стол, действительно заваленный картами и мелким серебром, но гнул своё:

– У нас совершенно точные сведения, что здесь имеет место незаконное противоправительственное собрание.

– Да Господь с вами, Иван Николаич, – сказал Алянчиков. – Уж нас-то вы знаете.

– Знаю или нет, – возразил Павлов, – к делу отношения не имеет.

– Ну как тут не вспомнить слова Гамбетты, – развёл руками Александр Павлович: – Те страны, которые у себя дома находятся в положении завоёванной страны, созрели для того, чтобы стать игрушкой соседей.

Одним словом, вечер был безвозвратно испорчен, карты забыты и все стали потихоньку разъезжаться.

– Простите, господа, – виновато оправдывался расстроенный Александр Павлович.

В конце концов из гостей остался только Сергей Леонидович.