Антон Уткин - Тридевять земель

– Уездные земства, – напомнил он, – с пустовавшими по нескольку месяцев кассами, поставлены в отчаянное положение. Они не могут выплачивать жалованье служащим и выполнять другие свои обязанности, в то время как за дворянами числится в недоимке десятки тысяч рублей. Права без обязанности не бывает, – заключил он свою речь.

– Спасибо, господин Казнаков, – сказал Волконский ледяным тоном, – что вы напомнили нам о наших правах. Однако я полагаю, что этот вопрос в настоящее время обсуждению не подлежит.

Некоторые гласные с облегчением встретили эти слова, но оказались и такие, которые поддержали Сергея Леонидовича.

– Господа, – заметил гласный Любавский, – мы все время откладываем этот вопрос, а между тем, положа руку на сердце, совершенно невозможно отыскать причин, по которым вопрос этот не может быть решён в русле элементарной справедливости…

Больше всех противился обсуждению гласный Фролов. Это был мелкий дворянчик, проводивший время главным образом таскаясь с ружьем по пустошам. Брат его в пятом году состоял под следствием по делу об убийстве землевладельца Терского и его матери, но в Окружном суде был оправдан присяжными заседателями, что в своё время, как помнил Сергей Леонидович, чрезвычайно возмутило Александру Николаевну, следившую за всеми подробностями этого дела.

Слова попросил Пётр Андреевич Любавский, владевший в уезде тысячью десятин. Где-то когда-то в молодые годы он служил и даже имел чин титулярного советника, однако нимало не походил на обладателя этого скромного чина из широко известной песни, и связи его с иными генеральскими дочерями по причине упомянутых десятин носили характер совершенно обратный тому, который по мысли её создателей являл тут предмет печальной неизбежности. Манеры его и барственный вид создали удивительную тишину, а гласные от крестьян смотрели на него прямо с обожанием, так что казалось, готовы вот прямо сейчас поступиться вольностью и добровольно вступить в крепостное состояние.

– Гласный Фролов сказал тут, – начал Пётр Андреевич, – что мы можем отказаться от обсуждения вопроса, когда одумаемся. Но мы не дети, и я полагаю, что все мы, приходя сюда, не решаем никакого пустяка, не подумавши о нём прежде. О настоящем же вопросе мы думали много. Гласный Фролов воспитан не в тех же чувствах, в каких воспитаны мы. Он, очевидно, воспитан в чувствах русского мужика, которого хватают за ворот и таскают, причем он не протестует, так как знает, что всякий протест бесполезен. Мы воспитаны в иных чувствах и считаем себя обязанными протестовать. В настоящую минуту председатель вышел из пределов своей власти, и я имею основание думать, что, руководясь точным смыслом закона, мы обязаны протестовать против его беззаконных действий. Если председатель поступает против закона, то мы обязаны, уважая закон, не подчиняться его распоряжению. А посему я перехожу к обсуждению вопроса по существу.

– Я приглашаю вас не приступать к обсуждению, – настаивал князь.

– То есть вы лишаете меня права голоса? – удивлённо удостоверился Пётр Андреевич.

Такой вопрос, поставленный прямо, ненадолго сбил Волконского.

– Нет… Но я не нахожу возможным.

– Что же это значит? Вы у меня отнимаете слово?

– Да, я буду вынужден отнять слово, – уже оправившись, твёрдо объявил председатель.

– В таком случае мы подадим жалобу в Сенат, – заверил Любавский.

– Как угодно, – сухо отозвался Волконский.

Сергей Леонидович вернулся в Соловьёвку раздражённый. Дома он опять вспоминал прошлую зиму в Петербурге, оперу в Консерватории, Косаковскую и Лизу Ланович. Принялся было за свои занятия, но настроения не нашёл. "Растаить", – звучал у него в ушах раздосадованный приговор мальчика. "Нет, – подумал он, – не бывает, видно, чудес", и, к удивлению Гапы, послонявшись по пустому дому, спать отправился необыкновенно рано.

Ко времени очередного присоединения Крыма Гриша Сабуров как-то приноровился, привык к своей смерти. Многое из происходящего он перестал воспринимать как своё, как-то душевно отупел.

Если тому кораблю, который выплыл на церемонии закрытия Олимпиады и было суждено пойти ко дну, то он предпочитал разделить его судьбу, не принимая близко к сердцу те подробности, которыми это будет сопровождаться.

Как-то апрельским вечером Гриша возвращался от одного из своих учеников. Мальчик жил в отдалённом районе, которыми в последние два десятилетия обросла Москва, и чтобы добраться до метро, Грише долго пришлось ждать автобуса. Снег уже сошёл, деревья стояли ещё голые, в углы между асфальтом и бордюрами ветер намёл горки песка, сверху земля была суха, но из тёмной глубины, сквозь слой серой пыли, поднимался волнующий запах, рождённый незримыми источниками шевельнувшейся во сне жизни.