Антон Уткин - Тридевять земель

Борис, с которым они не виделись довольно давно, показался ей ещё загадочней, чем во время их знакомства в земле Баден-Вюртемберг. По-прежнему подтянутый, теперь он выглядел намного неприступней. За это время он успел побывать депутатом Государственной думы 6 – го созыва от правящей партии, а теперь занимал пост заместителя руководителя внутренней политики администрации Президента.

Они встретились в пятницу вечером в небольшом ресторане грузинской кухни недалеко от станции метро "Кропоткинская". Был месяц май, в ресторанном дворике цвёл каштан, а стены украшали наивные полотна какого-то очередного псевдо-Пиросмани – этот невинный бич московских грузинских ресторанов. Борис отдал предпочтение лобио, кофе по-турецки и опальной минеральной воде "Боржоми". Настало такое время, говорил он как будто походя, которого долго ждали. Кто ждал, он не уточнил. Битва за умы – вот что ему казалось главным в настоящий момент. Зачем рислинг, божеле и прочий сильванер, когда Крым имеет тысячелетнюю культуру виноделия. Почему бы не начать с этого? Постепенно надо переформатировать блог, но сделать это исподволь, тонко, чтобы приучить подписчиков к новому мышлению. Этим устранятся подозрения в политической предвзятости, и можно будет беспрепятственно высказываться по поводу грядущих событий, а события, по его словам, предстояли грозные. В конце концов, пошутил он на прощанье, ведь истина действительно в вине.

Жанна была готова к тому, что после встречи последует интимная часть, но ничего такого не случилось. Борис расплатился, дружески поцеловал её в щёчку и даже не предложил её подвезти, сославшись на дела. Это было ново. Домой она добиралась на метро, неприязненно поглядывая на пахучих гастарбайтеров. Ею владели противоречивые чувства: с одной стороны, она добилась даже большего, чем рассчитывала, с другой, равнодушие к ней Бориса нехорошо щекотало её самолюбие. Если бы Борис повез её к себе, как бывало раньше, если бы на худой конец они поехали бы в отель "Подушкин", да даже если бы он просто заперся бы с ней в уборной, она бы чувствовала себя увереннее. Но вышло так, как вышло, и это новое заставило её подобраться.

Работать ей предстояло через некое пиар-агентство, которое само отнюдь не нуждалось ни в какой рекламе, а скорее её сторонилось.

– Любовь, любовь, – с незлобивым раздражением воскликнул Урляпов. – Да что такое твоя любовь? Можно любить мать, отца, словом, родных, можно сострадать, можно сознательно разделить несчастье, можно, наконец, не любить себя, и не есть ли именно это высшая форма любви, доступная нам, людям? Совершенно прав Прудон, когда говорит, что суть справедливости – уважение к ближнему. Уважай ближнего, как самого себя, даже если ты не можешь его любить.

– Любовь к ближнему, – заметил ему Сергей Леонидович, – это единственно возможное в нашем мире проявление любви к Богу.

Они прогуливались по полевой дороге. Бледная, бурая осень была свидетельницей их разговора. У овражка бабы расстилали лён в длинные и правильные ряды.

– Но как было правительству сотрудничать с Думой, наполненной социал-демократами, эсерами и трудовиками, главнейшее требование которых было уничтожение именно этого правительства? – через несколько шагов спросил Сергей Леонидович.

– Так ведь и не надо сотрудничать.

– А как же? Так вот взять да все и снести? – с сомнением спросил Сергей Леонидович.

– Подчистую, – кивнул головой Урляпов. – Народ – богатырь. Только освободи его, свали с него эти камни, сорви эти путы – он сам найдёт свои пути.

– Да найдёт непременно, – с жаром согласился Сергей Леонидович. – Оно правда, что изменение старых форм по требованиям нового содержания должно произойти, но это делается не вдруг, а веками, и никто ведь не разрывает почку или бутон цветка, чтобы поскорее увидеть цветок или полный лист. Столь же неуместно и насильственное вторжение в глубочайшие таинственные процессы духа человеческого. Их можно наблюдать, изучать, поучаться, но отнюдь не разрушать и извращать, если не имеется в виду их гибель. Я верю столь же твёрдо в истину этого мира, как и в истину его старой культуры. Можно признавать мессианскую роль труженика, нового героя, которому суждено спасти мир. Но ведь даже теоретики социализма приурочивают эти события к тому времени, когда культурно-экономическое развитие человечества позволит это. Ваш же призыв к чёрному переделу представляет собой не что иное, как отказ от самого принципа прогресса и возврат к первобытному варварству и хаосу.