Антон Уткин - Тридевять земель

Только одни эти сны примиряли его сознание с фактом его существования.

Как и положено мертвецу, Гриша шёл к метро размеренно и неторопливо. Грязную и тёмную синеву вечера пятнал чистый свет фонарей, закусочных и автомобилей, которые, притормаживая, зажмуривали красные глаза. На пути ко входу вертикальным жёлтым прямоугольником стояла палатка, где готовили шаурму. Чуть поодаль, сидя на картонной коробке, неизвестно как выносившей его вес, восседал сорокалетний мужчина с гитарой в руках, и пел песню из его, Гришиной, настоящей жизни. Одет он был не слишком опрятно, зато гитара была чудо – «настоящая гурда». «Мой друг художник и поэт, – пел уличный бард, – в дождливый вечер на стекле мою любовь нарисовал, открыв мне чудо на земле…» Исполнял он непривычно истово, в его манере не было той сдержанной грусти, светлого смирения, которым пленял оригинал, но звучал как будто вызов судьбе, шуму города, течению времени, забвению; лицо его было красно то ли от натуги, то ли от вина, правой ногой в заношенном ковбойском сапоге он отбивал такт, и в какой-то момент ему удалось пересилить размеренную суматоху, – всё это вместе заставило Гришу остановиться и подумать о том, что этот человек, возможно, мёртв, как и он сам.

Гриша положил в вельветовую бейсболку, брошенную у его ног, мелкую купюру, и, распрямляясь, столкнулся взглядом с молодой женщиной, сделавшей то же самое. С немым изумлением он увидел эти медовые глаза, в которых плескалось море и стоял чуть колеблющийся эфир вселенной. Доставая деньги, в обычном сумбуре женской сумки владелица её заодно с кошельком зацепила какой-то ламинированный пропуск, и он выпал на нечистый асфальт, испещрённый плевками, пятнами соусов, серыми бляхами раздавленных жевательных резинок. Гриша машинально поднял его, и глаза его машинально скользнули по глянцевой поверхности, по которой бесцеремонно проехался свет фары проползавшей мимо машины. «Жанна…» – это было всё, что ненароком успел захватить его взгляд.

Она поблагодарила, убрала документ и удалилась, не оглянувшись, а он, остолбенев, безвольно смотрел, как она снова покидает его жизнь…

На следующий день точно в это время Гриша обнаружил себя на «Баррикадной» возле палатки с шаурмой. Его нелепая надежда не оправдалась: не было ни музыканта, ни Жанны. Он долго топтался подле палатки, невольно наблюдая подробности приготовления шаурмы. В двух шагах какие-то студенты, о чём-то весело и беззаботно смеясь, пили пиво, отхлёбывая из бутылок. Мимо в обе стороны текли потоки людей, широко разлившиеся с окончанием рабочего времени.

Он ехал домой в набитом вагоне, и тело его болтало вместе с ним. В нём нарастало давным-давно забытое чувство, и ему до боли хотелось, как насекомому в янтаре, на столетия, на целую вечность затаиться в этих снова явленных глазах. В конце-то концов Жанна означало всего лишь Иоанна, а в этих буквах уже проглядывала вечность.

Его болтало вместе с вагоном, а в нём самом болталась мысль: любовь или судьба тысячелетиями тягаются между собой?..

Из сквера, на который выходило окно квартиры, негромко доносилась хоровая песня. Узбекские рабочие коммунальной службы, в оранжевых безрукавках, сидели на холодной земле кругом. Быть может, их песня была о судьбе, а, может, о любви, а вполне вероятно, о чём-то совсем ином, например, о быстрой горной речке, в которой вода на перекатах то завивается в косу, то распускается на плёсах серебристым полотном, или об обиде, нанесённой могущественным и бессердечным богачём бедному и бесправному человеку, – её мотив и интонация предполагали всё это и ещё многое другое…

Журнал «Большие деньги» пал одной из первых жертв геополитики, явившей себя изумлённому миру в формах, которые политические мудрецы почитали канувшими в вечность. О «Больших деньгах» можно было сказать, что то была плата, точнее лепта, за Крым, ибо истинная цена ещё не определилась. Денег явно поубавилось. Галя Карандина ещё держалась за свою «Энотеку», но отдавала себе отчёт, что с исчезновением пармезана теряет актуальность и бордо. По поводу неожиданных политических перемен она высказалась скорее не с морально-правовой, а с культурологической точки зрения: если Петербург это окно в Европу, то Крым, сказала Галя, это наша калитка в античность, в великую цивилизацию Средиземноморья, а Гале можно было верить.

Жанна тоже ощутила ветер перемен. Первое время выручали сбережения, но когда они иссякли, выяснилось, что реклама в её популярном блоге не приносит требуемого дохода, на что она, его владелица, обремененная солидной зарплатой, до сих пор как-то не обращала особенного внимания. И Жанна загрустила. Перебрав все варианты дальнейшего существования, она пришла к выводу, что не остается ничего другого, как просить помощи у Бориса.