Антон Уткин - Тридевять земель

Сергей Леонидович украдкой оглядывал убранство помещения и на одной из стен увидел дагерротип, на котором молодой Кульберг был представлен в мундире корпуса горных инженеров.

То ли оправдывался Кульберг перед кем-то, возможно, даже, и перед самим собой, то ли давал гневную отповедь «присяжным обвинителям земства», то ли имел целью отвратить Сергея Леонидовича от участия в самоуправлении – всё это осталось совершенно непонятным, но, может быть, именно в силу этой беспристрастности, по странному закону человеческой психики, Кульберг зародил в своём молодом госте что-то вроде азарта.

«Что ж, поживу, – смиренно думал Сергей Леонидович на обратной дороге, кутая щёки в высокий бобровый воротник пальто, – куда ж пока и деваться… А там видно будет».

Сбегались скорые сумерки. Он видел только спину Игната, но чувствовал через эту спину, как мила тому эта первая езда по неведомо кем накатанной уже дороге, сквозь белые поля с припудренными перелесками, и с каждой съеденной верстой придавленная последними неделями сила жизни возвращалась ему.

Добравшись до дому, он почувствовал в себе силы и потребность дописать то, что не удалось с утра.

«Представителя византийской церкви, защищающего её права в судебном разбирательстве, русский переводчик называет властниками, „иже суть казнители и судьи“(Мин Пр, 83). Отголосок этого положения дел встречаем в Изборнике Святослава: „Небрежение же о властех, небрежение о самом бозе“(46). Не следует видеть здесь библейский парафраз, мысль, внесённую христианством, – это наследие более ранних эпох. В „Сыне церковном“, произведении 17 века, „властями“ названы святые православной церкви. И поныне церковь удерживает за собой древнее значение слова – термин владыко употребляется исключительно к высшим её иерархам. К светским же более приложимо определение правитель.

С усложнением общественной системы Бог как бы передоверяет царю роль высшей судебной инстанции, и само возникновение института царской власти находится в прямой связи с отправлением правосудия. Ветхозаветные судьи являют собой древнюю форму царского достоинства. "Дай нам царя, который бы судил нас, подобно тому, как это есть у всех народов", – говорили евреи Самуилу. Иными словами, править – значит прежде всего судить. Даже и в русском языке глагол править не означает ведь только "направлять, править путь". Он значит ещё править суд, и, кажется, это значение несколько ближе к раннему состоянию человеческих обществ, где именно суд был главной модальностью политической власти. Главное назначение князя вовсе не "володеть" (в том смысле, который предлагает языковедение), а судить, как показывает одно красноречивое место из "Слова о полку Игореве": "Всеславъ князь людям судяше, княземъ грады рядаше".

Аще боится Бога, то боится и князя, им же казнятся согрешающие (Изб.) Князь есть Божий слуга человекам милостью и казнью злым (Изб.)

Точно такое же основание королевской власти находим и в "Саксонском зерцале". Король – всеобщий судья повсеместно (Der kung ist gemeine richter uber al). Каждый имеет право суда у короля (Ieclich man hat sin recht vor me kunge). Когда выбирают короля, он должен принести присягу верности государству в том, что он daz her recht sterke und unrecht krenke, то есть будет укреплять правду и карать неправду, и защищать интересы империи, как он только сможет и будет в силах. Поэтому каждый может оказывать противоправным действиям своего короля или своего судьи и даже оказывать помощь в обороне от них всяким способом. (Нередко можно слышать мнение, будто бы противопоставление внутренней нравственной правды и формального внешнего права было введено славянофилами. Это неверно. Ведь именно из такого смешения происходит новейшая юридическая культура.)

На следующих ступенях, даже при существовании налажённой судебной организации, в лице царя всегда признавалось то, что может быть названо дополнительной юрисдикцией, – той самой, право на которую поначалу оставляло за собой само божество. Однако оно и не отказывалось от этого права, а только переложило его на своего избранного представителя. Из этого логично вытекало, что исправление права, обычая и суда необходимо и естественно подлежат исправлению верховной власти царя. А отсюда было уже недалеко до тех крайних выводов, которые сделала из этого исходного положения развитая римская юриспруденция в лице Ульпиана – Quod principi placuit, legis habet vigorem (Что угодно правителю, то имеет силу закона).