Антон Уткин - Тридевять земель

Вернее всего связь права с природными циклами обнаруживает родословная древнегреческой богини правосудия Фемиды. Гесиод в своей "Теогонии" сообщает, что прежде чем родить от Зевса Мойр, богинь судьбы, Фемида родила от него Ор, то есть времена года (901–906). Их имена – Эвномия "Благозаконность", Дика "Правда, Справедливость" и Эйрена "Мир", – недвусмысленно внушают мысль о том, что они не только божества, которые олицетворяют ритмичность вселенских процессов, и потому покровители земледелия (Оры охраняют нивы), но одновременно обеспечивают законность, справедливость и мир, то есть порядок в человеческом обществе. Имя их матери – Фемиды – персонификации закона и вечной справедливости, непосредственно означает "установление" и, следовательно, законы, которые она олицетворяет, суть не что иное, как божественные предписания. Так божества, круг обязанностей которых ограничивался поддержанием порядка, ведущего к плодородию, оказываются ответственны за судьбы людей и самих богов, а отсюда уже проистекает их позднейшая метаморфоза – они начинают олицетворять право…

То, что религия выступает источником права, в этом нет никаких сомнений. Однако сами религиозные взгляды с течением исторического времени претерпевают изменения, и нам предстоит определить, по возможности, наиболее ранние понятия и выяснить, как могли они влиять на процедуру установления фактов?

Но как право может быть судьбой, или, точнее, каким образом проистекает оно из представления о судьбе? Как вывести из этого значение нужды, необходимости, спрашивает профессор Потебня?

При решении трудных исторических вопросов полезно отыскивать в выражениях языка все указания и объяснения, какие из них можно вывести. Потому мы не побоимся заявить, что процесс развития права, как, впрочем, и любого другого социального института, может быть поверен теми изменениями языка, которые наложила на него длительная эволюция социальных институтов, и, как следствие, которые обнаружили возникновение нового мироощущения, а состояние языка – точнейший и тончайший показатель уровня постоянно меняющейся мысли, как проницательно заключил г-н Ветухов.

Коль скоро одно и то же слово послужило для обозначения судьбы и судебной процедуры, совершенно очевидно, что по представлению древних, обоим этим понятиям свойственна какая-то общая важная черта. Переживание этого древнего представления – о суде как о жребии – вполне еще сохранилось в нашем языке, где слово суд вполне еще передает воспоминание о характере судебной процедуры: суд изначально и значит именно жребий, участь. "Пусть нас судьба разберет, – говорят наши крестьяне, – пойдём в волость!"

В Гаутрекссаге есть рассказ о том, как Один и Тор определяли судьбы Сторкарду. Свои роковые предвещания они начинали словами: ich shhaffe ihm, ich gebe (я создаю, я дарю ему). И наше: «Боян бо вещий, аще кому хотяще песнь творити». Отсюда – сотворить, отворить, затворить. Затворить это и в некоторых случаях скрыть что-либо от взоров. Поэтому сказал скальд: «В Ловунде, знаю, норны, скрыли нить жизни князя, и пал Эйстейн там в палатах, ютским людом спалённый…»

После Рождества на одиннадцатый год остаток зимы выдался необычайно суровым. Морозы начались с половины января и с каждым днём набирали силу. В комнатах стало светло от выпавшего снега. Сергей Леонидович более или менее оправился душевно и понемногу стал возвращаться к полноценной работе. Одну статью он уже отослал в «Юридический вестник» и с нетерпением ждал публикации.

Гостей не бывало, только однажды к церковной слободке лихо подкатила откормленная рысистая тройка.

– Кто это к батюшке приехал? – спросил Сергей Леонидович у Игната.

– Благочинный, известно кто, – промолвил тот с неудовольствием. – Уж я-то лошадков этих знаю – вороные с чулками белыми. Таких других тут нетуть. – В голосе его сквозила ревность к чужой запряжке, которая и впрямь была на диво, и Сергей Леонидович, чувствуя это, прятал улыбку. Расстроенный Игнат ушёл в конюшню и долго тешил своих пегих, превосходство которых его сознание не уступало никому…

А к вечеру пожаловал отец Восторгов. Обычный его румянец, свойственный всем рыжеволосым людям, разгорелся в пунцовый пламень, глаза округлились и окутались скорбным туманом.

– Да благочинный распёк. И принесла ж нелегкая!

– Говорил я вам, антиминс поменяйте, – заметил Сергей Леонидович. – А то ведь статочное дело: люстра от Ле Дюра, а антиминс печатный.