Антон Уткин - Тридевять земель

– Набрать бы надо, – вздохнула через несколько минут Людка, обтирая о траву покрасневшие от сока пальцы. – Павлик у меня любит. А Соня – нет. Не ест.

– Девочка не любит – странно, – сказал Михаил. Он совершенно не представлял себе, что ему теперь можно делать и говорить, а чего нельзя.

– Да, странно, – отозвалась Людка, перестала есть ягоду и о чём-то задумалась.

– Ну, пойдём, – просто сказала она, поднявшись с земли и оправляя сарафан.

Полевая дорога, по которой они шли, раздваивалась: одна тянулась в деревню, другая выводила прямо к усадьбе. Как-то не сговариваясь они пошли по второй. По обочинам росла сивая полынь. Ветка за веткой он обламывал её ветки и складывал в букет. После того, что так неожиданно произошло между ними, подсознание их обоих лихорадочно отыскивало то общее, что как будто оправдывало случившееся…

Усадебный дом потонул в крапиве и поросли ракит, над верхушками которых возвышалась только треугольная крыша мезонина с полукруглым окном, забитым почерневшей от дождей фанерой. Михаил пошёл вперёд, ногами уминая крапиву, Людка, прижимая к туловищу голые руки, пробиралась следом. Внутри неприятно и мокро пахло прелью, нежитью.

Выбравшись из заброшенного дома они направились к церкви. Обглоданная временем, она стояла, укутав подножие в крапиве, на самой границе рощицы в несколько дубов. Когда-то, помнил Михаил, здесь был вросший в землю серый могильный камень. Он даже помнил, как разбирал высеченные на нём слова, и строил догадки, отчего камень стоит отдельно от других, и вот теперь не мог бы назвать ни одно из них.

– Был же тут камень? – обернулся он к Людке.

– Вроде, был, – подтвердила она, но надпись тоже не помнила.

От ограды и от кладбища время не оставило ничего. Ленивый ветер шевелил ветви дубов, и они, раздвигаясь, беспорядочно пропускали вниз лучи солнца, которые падали на человеческие лица. Михаил правой рукой обхватил Людку за талию, и почувствовал, как живот её подался вперед. Он целовал её вдумчиво, как будто делал какую-то очень ответственную, но чрезвычайно приятную работу. Целовал её сухие губы, её щеки, едва заметно подернутые веснушками, целовал пряди русых волос, выбившихся из прически, чуть выпуклый лоб, косточки за ушами… Она отвечала учащённым дыханием, и её грудь мягко касалась его, а его охватило неистовое ликование, пришедшее на смену всем страхам.

– Чёрт возьми, – выговорил он, и, наверное, хотел сказать что-то ещё, но она замкнула его такие же пересохшие губы, приложив к ним строгий выгнутый палец…

Войдя к себе в дом, Людка остановилась в полумраке перед зеркалом. Лицо её ещё горело. Боясь спугнуть то, что оно ещё хранило, Людка прошла в комнату.

Анна Кузьминична сидела на кровати, положив иссохшиеся ступни в детских колготках на тапочки.

– Что вишни-то в этом году, – ни с того ни сего сказала она, – м-м.

Людка присела на корточки перед бабушкой и взяла в свои ладони её коричневые руки с узловатыми, скрюченными работой пальцами.

– Бабушка, милая, – прошептала она.

И ей стало так же хорошо, как в детстве.

– Давай Захарку? – попросила она.

– А ещё кто с нами? – спросила Анна Кузьминична, затаённо улыбнувшись.

– Мы сами, – тихо сказала Людка, чувствуя, что опять краснеет.

Она поискала среди дров лучинку, зажгла её и, заворожённо глядя на аккуратный лепесток пламени, тихо прошептала:

Гори, гори жарко!

Приехал Захарка,

Сам на тележке,

Жена на кобылке,

Детки на санках, В чёрных шапках…

Расставшись с Людкой, Михаил побрёл к дому. Когда проходил мимо двора Чибисова, дед был во дворе.

– А ну-ка зайди, – окликнул он его строго.

Михаил свернул на тропинку, ведущую к дому, и в нём заворочались недобрые предчувствия. Ему казалось, что бесцеремонный дед затеет выговаривать ему нечто про них с Людкой, а это, что ни говори, было хоть и ни для кого не страшно, но всё-таки неприятно.

Дед усадил насторожившегося Михаила на лавку, притулившуюся к стене дома, и потёр лицо рукой, словно бы тоже готовился к какому-то сложному разговору.

– Что-то бабку твою поминал сегодня, – начал он издалека.

– Спасибо, что не забываете, – осторожно отозвался Михаил.

– Стоит, – вдруг с каким-то недовольством воскликнул Чибисов, мотнув небритым подбородком на усадьбу.

Михаил глянул в сторону усадьбы, потом перевёл глаза на деда, стараясь угадать, куда же тот повернёт разговор.

– Тоже люди жили, – сказал Чибисов. – Мой отец и хозяина еще помнил.