Нина Воронель - Секрет Сабины Шпильрайн

Мама не знала бытовых забот: у нее было все - кухарка, нянька и горничная, но она все равно не была счастлива. И папа не мог ей это простить. Поскольку маму он обожал, все свои обиды он вымещал на нас, на мне и особенно на братьях. Нас не воспитывали, нас дрессировали, нас муштровали, нам не давали ни минуты передышки, мы выросли очень образованными детьми, нафаршированными музыкой, языками, науками и литературой. Но нас жестоко наказывали за любое нарушение порядка, за любое русское слово, сказанное в немецкий или французский день.

Никогда не забуду ту страшную картину, с которой все началось. Кто знает, как бы сложилась моя судьба, если бы, случайно заскочив в комнату четырехлетнего брата Сани, я не увидела его голую розовую попку на папиных коленях. Не успела я осознать, что происходит, как папина рука поднялась и звонко опустилась на розовый мячик попки. Саня взвизгнул, а папа шлепнул его еще, еще и еще.

У меня потемнело в глазах. Под визг Сани я села на корточки и, спустив трусики, накакала на расстеленный на полу персидский ковер. Папа ахнул, уронил Саню с колен и бросился на меня. Когда я увидела его руку, занесенную надо мной - не знаю, с желанием помочь или наказать, - я подпрыгнула и вцепилась зубами в мякоть нависшей надо мной ладони. Папа тоже взвизгнул, а я радостно захохотала и стала икать. На шум вбежали мама и нянька и в ужасе уставились на неправдоподобную сцену домашней жизни - ошеломленный папа с окровавленной рукой, рыдающий на полу Саня с голой розовой попой и икающая я перед свеженаложенной пахучей кучей на драгоценном персидском ковре.

Не зная, с кого начать, мама рванулась ко мне с криком: «Что случилось?», но я не смогла ответить - мои зубы продолжали клацать в воздухе, не находя, во что бы еще впиться, их лязганье иногда прерывалось спазмами лающей икоты, рвущейся у меня из горла. Мама по образованию была зубным врачом, поэтому с клацающими зубами она справилась довольно быстро, но что делать с икотой она не знала.

Пришлось срочно послать папину коляску за семейным врачом, который хоть жил и не очень далеко, но все же не мог примчаться мгновенно. Все полчаса, которые прошли до его появления, я непрерывно икала с таким напором, что охрипла, и к тому же то и дело порывалась спустить трусики и покакать на пол. Спасло наши ковры и паркеты только то, что покакать мне было больше нечем - все, что скопилось у меня в кишечнике, я нерасчетливо выпустила из себя в первый раз.

Наконец, приехал милый дедушка, седой доктор Левин, и через минуту поставил мне диагноз «Истерия». На вопрос, с чего это началось, папа показывал прокушенную ладонь и бормотал что-то невразумительное о дисциплине и уважении, Саня жалобно плакал, а я икала. Доктор Левин смазал папину руку йодом, а мне выписал успокаивающие капельки и ушел, а мы остались в своей роскошной гостиной, удивляясь такому неожиданному взрыву страстей в нашей мирной еврейской семье.

Это было только начало. С того дня у меня завелась дурацкая привычка за обедом детально представлять, как каждый член моей семьи будет выкакивать съеденную во время обеда еду. Особенно напряженно я следила за папой, и часто при виде папиной руки, подносящей ко рту вилку с едой, я вскакивала из-за стола, садилась на корточки и какала посреди столовой, испытывая при этом неизъяснимое удовольствие. Сначала мои потрясенные этим безобразным поведением родители пытались меня наказывать, но это приводило только к ухудшению моего состояния. Тогда они обратились к врачам. Я не помню, как меня лечили, хотя лечили наверняка, потому что в конце концов вылечили.

От моего странного расстройства осталось только непонятное возбуждение, связанное с папиной рукой - каждое ее движение вызывало у меня одновременно отвращение и сексуальное возбуждение. Теперь, после долгих лет работы с психическими расстройствами я склонна подозревать,что я испытывала неосознанное эротическое влечение к папе, которым как бы хотела скомпенсировать отсутствие маминой к нему любви. Потому что мне тяжело было жить в доме без любви.

Я была непростая девочка с фантазиями и причудами. Я с детства пыталась разгадать тайны природы, и играла не в куклы, а в химическую лабораторию. Я прекрасно играла на рояле, я свободно владела четырьмя иностранными языками, я окончила гимназию с золотой медалью, но у меня не было никакого приличного будущего. В России еврейских девушек не принимали в университеты, а мои родители никогда бы не позволили мне уехать заграницу учиться.