Нина Воронель - Секрет Сабины Шпильрайн

“Сначала в Москву, а оттуда в Цюрих. Как только Марат окончательно соберется”. – “Значит, он собирается переехать в Цюрих? Все в Москве бросить ради тебя?” – “Ну, не совсем ради меня. Вы же сами во всем виноваты: сначала рассказали ему историю про Сабину и ее братьев, а потом про его отца. Он мне объявил, что больше не может жить в этой стране”. – “А как же его дела, его завод, и вообще... Он ведь там прожил всю жизнь. И неплохо прожил”. – “А теперь больше не хочет. Насчет завода не беспокойтесь – он своими еврейскими мозгами все обдумал и предусмотрел. Только велел мне хранить это в строжайшей тайне, так что я и вам не должна была это рассказывать. Не вздумайте проговориться”.

Посреди разговора Лина неожиданно закрыла глаза и задремала. Я смотрела на нее и сердце у меня сжималось – на всем ее облике лежала печать близкого конца. Принесли ужин, но я не стала ее будить, я взяла для нее только стакан чая, чтобы она могла принять таблетки. Минут через сорок она проснулась сама, послушно проглотила таблетки и спросила: «А отчего тебе особенно плохо в Цюрихе?» – «Да от всего. Феликсу не до меня, у него своих проблем полон рот, - раз, работы подходящей я не нашла – два, а главное, нет у меня там ни одной родной души».

“Что же ты ни с кем там не подружилась? Ведь ходишь, наверно, на какие-нибудь обеды и приемы?” – “Я на этих обедах и приемах даже словом ни с кем перекинуться не могу”. – “Почему не можешь? У тебя ведь неплохой немецкий”. – “Потому что они для меня как инопланетяне, и я не знаю, о чем с ними говорить. Одеваюсь я на такие приемы всегда невпопад. Молча сижу целый вечер в углу и мечтаю поскорей вернуться домой, хотя зачем мне домой, толком не знаю. И неделями жду, когда появится Марат”. – “Я так и знала, что все дело в Марате. Знаешь, он мне как-то сказал, что ты – его анима”.

Ее снова начал бить озноб, и я попросила у стюардессы два одеяла, чтобы ее завернуть. Она прижалась ко мне, как иногда прижимается Сабинка: «Знаешь, Лилька, я всю жизнь тосковала по Леве. Кроме того, что он был мой лучший друг, он был замечательный любовник. После его смерти я прожила долгую жизнь, в которую время от времени впускала разных мужчин. Я много себе позволяла: иногда среди них были замечательные ученые, а иногда молодые аспиранты, но ни один, ни один не мог сравниться с Левой. А они там, в тюрьме все его мужские способности отбили, и после тюрьмы он уже ничего не мог. И очень от этого страдал. Мне кажется, что он умер не от того, что ему отбили почки, и даже не от того, что он не мог больше оперировать, а от горя и стыда, что он перестал быть мужчиной. Ведь мне было всего двадцать пять лет, и он очень меня любил».

Лина положила голову на ладони, скрещенные на обеденном столике, и заплакала: «Они всю жизнь мне исковеркали. Я рада, что Марат хочет от них уехать». Я обняла ее, как иногда обнимаю Сабинку, и ужаснулась – у нее совсем не осталось тела, только легкие птичьи косточки, туго обтянутые кожей. Она вдруг прошептала мне прямо в ухо: «Я знаю, что скоро умру, и мне очень хочется знать – унаследовал ли Марат его удивительную способность к любви?» От этого вопроса меня охватил жар и я ей ответила честно: «Конечно, унаследовал. Иначе что бы меня так к нему припаяло?» Она утерла глаза и сказала: «Тогда уходи от Феликса и держись за Марата. Хоть он и на двадцать лет старше тебя». И опять неожиданно заснула, будто сбросила со своей души какое-то тяжкое бремя.

В аэропорту нас встретил повар Марата Виктор, и вихрем промчал через Москву домой. А дома Люба подняла вокруг Лины страшную суматоху – она ее кормила, поила настоем каких-то трав, купала, как ребенка, и заворачивала в махровые простыни. Я позвонила Марату, что мы уже в Москве и что в Лине еле-еле теплится жизнь. Он с трудом удержался, чтобы не заплакать: «Я тебе, Лилька, никогда этого не забуду», и сказал, что немедленно вылетает в Москву: «Ничего, дела подождут».

Он спешил не напрасно: через день после его приезда Лина умерла. Умерла ночью, во сне: у нее случилось мощное кровоизлияние в мозг.

И мы с Маратом остались сиротами. Мы очень ее любили.

Вчера исполнилось два года со дня смерти Лины, и я все еще плачу по ней.

За эти два года моя жизнь полностью преобразилась, и я не знаю иногда, глядя в зеркало, я ли там, в стекле, или другая женщина – с другой биографией, с другой любовью, с другим мужем и даже с другим именем.

Это часто случается с женщинами, и я бы не стала об этом писать, если бы перемена в моей жизни прошла обыкновенно и буднично – развод, новое замужество, перемена фамилии и переезд в новый дом. Но у меня это произошло с такой драмой, что хоть пиши об этом роман.