Ахмед Рушди - Сатанинские стихи

Дождь в тот день лил как из ведра. Демонстранты на Рыночной площади вымокли до нитки. Нервин и Чамча, подхваченные толпой, оказались исторгнуты ею в двух шагах от ратуши; трибунное зрелище, с тяжелой иронией заметил Чамча. Рядом с ними стояли два студента в масках, как у русских наемных убийц, в черных шляпах, пальто и темных очках; [837]они держали в руках обувные коробки, заполненные гнилыми помидорами и маркированные большими печатными буквами: бомбы . Незадолго до прибытия Премьер-министра один из них тронул полицейского за плечо и обратился к нему: «Будьте любезны, когда мистер Уилсон, Премьер-самозванец, появится здесь в своем лимузине, попросите его, пожалуйста, открыть окошко, чтобы мой друг мог забросить туда бомбы». Полисмен ответил: «Хо-хо, сэр! Замечательно! Теперь я скажу вам кое-что. Можете бросать в него яйца, сэр — я не вижу здесь ничего плохого. Можете бросать в него помидоры, сэр, вроде тех, что лежат у вас в коробке с черной надписью бомбы — в этом я тоже не вижу ничего страшного. Но бросьте в него чем-нибудь посерьезнее, сэр, и мой напарник с пушкой возьмется за вас!» О дни невинности, когда мир был молод… Когда автомобиль прибыл, по толпе пробежала волна, разделившая Чамчу и Нервина. Затем Нервин оказался поднятым на капот лимузина Гарольда Уилсона и начал подпрыгивать на нем вверх-вниз, проминая обшивку, — скакать как дикарь в ритме песен толпы: Мы в бою победим, славься, Хо Ши Мин! [838]

— Саладин закричал мне, чтобы я слезал — отчасти потому, что толпа была полна типчиками из Специального Отдела, окружавшими лимузин, но прежде всего потому, что беспокоился самым распроклятым образом.

Но Нервин продолжал подпрыгивать все сильнее, вымокший до костей, с длинными развевающимися волосами: Нервин-Прыгвин, [839]врывающийся в мифологию тех старинных лет. И Уилсон с Марсией [840]сжимались на заднем сиденье. Хо! Хо! Хо Ши Мин ! [841]В самый последний момент Нервин глубоко вздохнул и нырнул головой вперед в море мокрых и дружелюбных лиц; и исчез. Они так и не поймали его: неудачники, грязные свиньи.

— Саладин не разговаривал со мной после этого больше недели, — вспоминал Нервин. — А когда заговорил, все, что он сказал, было: «Надеюсь, ты понимаешь, что эти полицейские могли разнести тебя в клочья, но они этого не сделали».

Они все еще сидели рядом на краю кровати. Нервин коснулся руки Памелы.

— Я только хочу сказать, что я знаю, каково это. Бух, бум. Это невероятное ощущение. Это необходимое ощущение.

— О боже, — произнесла она, повернувшись к нему. — О боже, мне очень жаль, но ты прав, это так.

С утра потребовался час, чтобы связаться с авиакомпанией, из-за объема звонков, все еще порождаемых катастрофой, и затем еще двадцать пять минут настойчивости — но он звонил мне, это был его голос, — тогда как на другом конце провода женский голос, профессионально натасканный на работу с людьми в кризисных состояниях, давал понять, что собеседница сопереживала и сочувствовала ей в это ужасное время и оставалась по-прежнему терпеливой, но явно не верила ни единому сказанному слову. Мне жаль, мадам, я не хочу быть грубой, но самолет взорвался в воздухе, в тридцати тысячах футов над землей. К концу беседы Памела Чамча — обычно самая уравновешенная из женщин, всегда запиравшаяся в ванной, если ей хотелось поплакать — завопила в трубку: да ради Бога, девушка, может быть, Вы заткнетесь со своей мелкой болтовней доброй самаритянки [842]и послушаете, что я Вам говорю? В конце концов она швырнула трубку на рычаг и вылупилась на Нервина Джоши, который увидел выражение ее глаз и пролил кофе, принесенное ей, так как руки его задрожали от испуга.

— Ты, гребаный червяк! — проклинала она его. — Все еще жив, не так ли? Я полагаю, он спустился с небес на гребаных крыльях и добрался прямехонько до ближайшего автомата, чтобы вылезти из своего гребаного суперменского костюма и позвонить своей маленькой женушке.

Они были на кухне, и взгляд Нервина наткнулся на рядок кухонных ножей, примагниченных к полосе на стенке у левой руки Памелы. Он открыл было рот, чтобы ответить, но она перебила его.

— Выйди, мне нужно кое-что сделать, — сказала она. — Я не думаю, что поверила этому. Ты и голос по телефону: я должна разобраться с этой гребаной чертовщиной.

В начале семидесятых Нервин крутил музыкальные диски для путешественников из задней части своего желтого минивэна. [843]Он назвал свой проект Пластинки Финна [844]в честь легендарного спящего гиганта Ирландии Финна МакКула, [845]этого простофили, как имел обыкновение говорить Чамча. Однажды Саладин разыграл Нервина: он позвонил ему, придав своему голосу неопределенно средиземноморский акцент, и потребовал услуги ди-джея на острове Скорпиос [846]от имени госпожи Жаклин Кеннеди Онассис, [847]предложив оплату в десять тысяч долларов и дорогу до Греции в частном самолете на шесть персон. Это была ужасная вещь по отношению к такому невинному и прямолинейному человеку, как Мервин Джоши. «Мне нужен час, чтобы подумать», — сказал он, а затем его душа погрузилась в агонию. Когда Саладин перезвонил через час и услышал, что Нервин отвергал предложение госпожи Онассис по политическим причинам, он понял, что его приятель рожден быть святым, и не было смысла пытаться тянуть его за ноги. «Сердце госпожи Онассис наверняка будет разбито», — заметил он, и Нервин обеспокоенно ответил: «Будьте любезны, сообщите ей, что в этом нет ничего личного, на самом деле, я глубоко восхищаюсь ею».