Ахмед Рушди - Сатанинские стихи

После появления белого острова Джибрила одолела глубокая летаргия. Свалившись в кресло в спальне умирающей женщины и смежив веки, он чувствовал увеличение веса своего тела, пока всякое движение не сделалось невозможным. Тогда он оказался в другой спальне, в обтягивающих черных брюках, с серебряными клепками на голенях и тяжелой серебряной пряжкой на талии. Вы посылали за мной, Дон Энрико, говорил он мягкому, тяжелому мужчине, с лицом, как у белого гипсового бюста; но он-то знал, кто просил за него, и не сводил глаз с ее лица, даже когда увидел румянец, поднимающийся от белой оборки вокруг ее шеи.

Генри Диамант не позволил властям вмешиваться в дело Мартина де ла Круза, эти люди — моя ответственность, сказал он Розе, это — вопрос чести . Вместо этого он стал все более демонстрировать свое неизменное доверие убийце, де ла Крузу: в частности, сделав его капитаном эстансийской команды поло. [742]Но в действительности Дон Энрико вовсе не оставался тем же, что до убийства Стервятника Мартином. Он становился все более вялым, истощенным, потерял интерес даже к птицам. Что-то сломалось в Лос-Аламосе, сперва неощутимо, затем все более очевидно. Люди в белых костюмах вернулись и не прогонялись. Когда Розу Диамант поразил сыпной тиф, многие в эстансии усмотрели в этом аллегорию падения прежнего порядка.

Что я здесь делаю, думал Джибрил в большой тревоге, стоя перед Доном Энрико в кабинете владельца ранчо, пока Донна Роза краснела на заднем плане, это чье-то чужое место. «Я очень полагаюсь на Вас, — говорил Генри: не по-английски, но Джибрил все прекрасно понимал. — Моя жена должна предпринять моторный тур для своего выздоровления, и Вы должны сопровождать… Обязательства в Лос-Аламосе удерживают меня от дороги». Теперь я должен говорить, что сказать, но когда рот его открылся, появились чужие слова, это для меня дело чести, Дон Энрико, щелчок каблуков, разворот, выход.

Роза Диамант в своей восьмидесятидевятилетней слабости погрузилась в грезы об истории камней, которые хранила она более половины века, и Джибрил был на лошади позади ее «испано-сюизы», [743]проносясь от эстансии к эстансии, сквозь арайяновые [744]леса, под высокими кордильерами, [745]достигая гротескных ферм, построенных в стиле шотландских замков или индийских дворцов, посещая земли господина Кадвалладера Эванса (каждая из жен его была вполне счастлива тем, что ей досталась лишь одна ночь супружеского долга раз в неделю), и территорию печально известного МакСуина, очарованного идеями, прибывшими в Аргентину из Германии, и на флагштоке его эстансии взвился красный флаг, в сердце которого танцевала черная свастика в белом круге. Именно на эстансии МакСуина они натолкнулись на лагуну, и Роза впервые увидела белый остров своей судьбы и настояла на том, чтобы сплавать туда на лодке и перекусить на пикнике без сопровождения девицы и шофера, взяв только Мартина де ла Круза, чтобы тот мог грести и расстилать алую ткань на белый песок и обслуживать ее с мясом и вином.

Как бело — как снег, и как красно — как кровь, и как черно [746] — как эбен . [747]Как откинулась она в черной юбке и белой блузе, лежа на алом, расстеленном по белом, пока он (тоже в черном и белом) наполнял красным вином стакан в ее руке, облаченной в белую перчатку, — и затем, к своему собственному удивлению, гром и молнии , как ухватил он ее за руку и принялся целовать, — что-то случилось, сцена смазалась, и в одну минуту они возлежали на алой ткани, катаясь по всей ее длине так, что все сыры и холодные закуски и салаты и паштеты были сокрушены под натиском их желания, а когда они вернулись к своей «испано-сюизе», было невозможно что-либо скрыть от шофера или девицы из-за пятен еды на всей их одежде, — тогда как в другую минуту она отстранялась от него, не безжалостно, но печально, отдергивая руку и делая еле заметный знак головой, нет, и он вставал, кланялся, отступал, оставляя ее честь и завтрак нетронутыми, — эти две возможности продолжали чередоваться в сознании Розы, лежащей при смерти в постели — она-сделала-она-не-сделала, творилась раз за разом последняя версия истории ее жизни — и неспособной решить, какой истины она желает.

«Я схожу с ума, — думал Джибрил. — Она умирает, но я теряю разум». Луна поднималась, и дыхание Розы было единственным звуком в комнате: храп при вдохе и тяжелый, с тихим похрюкиванием, выдох. Джибрил попытался встать со стула и обнаружил, что не может. Даже в этих интервалах между видениями его тело оставалось невыносимо тяжелым. Как будто валун водрузили ему на грудь. [748]И образы, прибывая, оставались спутанными, и в один момент он был на сеновале в Лос-Аламосе, занимаясь любовью с нею, пока она мурлыкала его имя, раз за разом, Мартин Крест , [749] — а в следующий миг она игнорировала его средь бела дня под бдительным взглядом некой Авроры дель Соль, — так что не было никакой возможности отличить желаемое от действительного или беспристрастные реконструкции от конфессиональных истин, — ибо даже на смертном одре Роза Диамант не знала, как рассматривать эти истории.