Татьяна Алферова - Охотники на снегу

Синие выпуклые камушки, гладкие-гладкие, как шелк, круглые и блестящие, как зрачки зверька, окруженные настоящими бриллиантами, пусть мелкими, но самыми что ни на есть настоящими в потускневшей золотой оправе. Тяжелые, старинные, еще прабабкины серьги, пережившие три поколения, войну, блокаду и много еще чего. Мать не носит, у ней и уши не проколоты. У Вики проколоты, но мать разве даст? Померить дает только при себе, а так прячет незнамо где, Вика искала. Правильно, что прячет, иначе папаша пропьет.

По-честному, серьги должны Вике достаться. Но Вика иногда этого боится, хоть и хочет. Кажется, что серьги за столько лет и поколений переросли своих хозяев. Они — настоящая ценность, подлинная.

Вика помнит, как приезжала к ним тетка, папашкина сестра. Провинциалка жуткая, говорит неправильно, «г» как «х», словно только что с Украины, стыдно за нее в магазине. Но при этом такая энергичная, оборотистая. Папаша при ней боялся шуметь, тихий-тихий на кухне сидел. Он как раз из запоя вышел, это тоже тихости прибавляет. Тетка тотчас на него наехала за пьянство, и на мать — заодно, что та не «подшила» тогда отца от запоев. Подумать только, он ведь согласился подшиваться! Помешала совсем ерунда — отсутствие денег. Вроде и немного надо, но мать и так вся в долгах, за квартиру черт знает сколько не плачено. Тетка уговорить-то уговорила, но из своих денег не отстегнула, еще чего. Стала матери указывать: пойди, займи у кого-нибудь. А у кого та займет? Ей никто в долг не верит больше. Когда на своем заводе получку получает, очередь к ней выстраивается — в надежде вернуть одолженное. Домой меньше половины приносит. Отец и подавно денег не видит, поскольку дольше месяца нигде не работает. Вика, дура, что ли, из своих давать? И так, считай, на ее деньги жратва покупается. А еще двойнята! Мать будто не замечает, что им ботинки малы. Приходится Вике покупать — куда денешься, жалко.

Тетка велела матери, чтобы та серьги в ломбард заложила, за бриллианты много дадут. Мать ведь эти серьги всем под нос сует, и тетке хвасталась, не успела та порог переступить.

Вот когда Вика поняла, что серьги больше матери, что серьги — это отдельное, над всеми стоящее существо. Тетка же не продать предложила, заложить всего лишь. А мать как выпрямится, грудь вперед выдвинула. Вика ее всегда считала низенькой, а тут она разом выросла, даже толще стала, как сверкнет глазами — это мать-то! Обычно с ней даже двойнята легко справляются.

И спокойно без крика, на который никто никогда не обращает внимания, отвечает:

— Ни за что!

Мать честная, прямо королева в изгнании. Прямо, без единого мата или всхлипа. Как в кино! Тетка сразу замолчала и больше не заикалась про серьги, хотя про «подшивку» еще три дня зудеж стоял, но денег не достали, тетка уехала, папашка на радостях запил. А Вика поняла, как вещь — серьги — может человека преобразить, да что там человека, ее собственную мать! Словно подселили в нее на мгновение чужой гордый и блестящий дух, хотя Вика ни во что такое не верит, но мало ли.

Два года прошло, мать и сама стала попивать изрядно, отец ее теперь поколачивает, до синяков — пока Вика на работе. Мать совсем съежилась, похудела, может, помрет скоро. Но Вика помнит историю с серьгами.

А сейчас что? Сейчас нормально. Алик звонил — хорошо! Валера велел в субботу к нему с утра приехать. Вика приедет, с удовольствием. А после удовольствия — Вика удивлялась сама на себя, что так разохотилась, до сцены «втроем» близость мало привлекала ее — после удовольствия обещал сюрприз, но не подарок, а какую-то волнующую неожиданность.

Двойнята съели конфеты, ей не оставили. Ничего, она им еще принесет. Может, Валера подарит. А если нет — сама купит, скажет, что подарили. Надо с детства девочек приучать, что подарки — это принято, девочкам должны дарить подарки. Просто так. Чтобы не плакали на жалкой замызганной кухне над дешевой коробкой конфет. Чтобы были свободны в желаниях.

Валера, неистово жаждущий любви ближних, позвонил Вике рано утром перед работой. Он без труда договорился о том, чтобы она приехала сегодня, еще до субботы, и захватила с собой подругу — для Юрасика. Весь день, обдуваемый сквозняками перекрестка на проспектах Типанова и Космонавтов, он представлял, как Юрасик станет уважительно округлять глаза в его сторону, как признательно кинется наполнять бокал сперва Валере, почетному гостю, только потом нальет остальным. Как неловко и потому забавно примется шутить. Как будет безостановочно резать мясной хлебец и подкладывать Валере на тарелку, поливать его кетчупом, пододвигать поближе горчицу, чтобы гостю было удобнее доставать.