Татьяна Алферова - Охотники на снегу

— У меня гости в субботу, — предупредил Алик. Он успел забыть начало разговора. Пригласить заодно Володю и не подумал, сам не зная, почему.

— Ничего, не последний раз живем, какие твои годы, — успокоил приятель, подмигнул кухонной девушке, вышедшей собрать пустые стаканы и тарелки, привычно изготовился, чтобы хлопнуть ее по «выпукло вогнутостям», как он выражался, девушка так же привычно отпрянула.

— Пока-пока, — уже на ходу повторил Володя.

Денек выдался отвратно-бесконечный. Во второй раз Алик возвратился домой. До возвращения жены еще оставалось время. Звонить Вике было страшно, звонить Вике не хотелось. Звонить Вике было необходимо. Тот утренний безымянный звонок, тот крик о помощи, раскаяние и горечь безмолвия понуждали Алика взять трубку.

— Нету ее. Не знаю. Не знаю. Ага. Стой, жаба! — последняя реплика уже не в трубку, но Алик слышит, как двойняшка номер один сигнализирует номеру два о недопустимости некоего действия, крик сменяется короткими гудками.

— Кого надо? — доброжелательно спрашивает второй номер, с трудом шевеля языком в заполненном конфетами маленьком ротике.

— В следующий раз ты подходишь, — первый номер тянет коробку конфет на себя. Пестрая нарядная коробка помялась, не удерживает сладкий груз в своем чреве, и блестящие овальные конфеты сыплются на пол. От запаха шоколада обеих слегка подташнивает, но не пропадать же добру! Когда еще выпадет личная шоколадная добыча — личная на двоих. Овсяное печенье и пряники — стоящие вещи, никто не спорит. Но шоколад и торт случаются только по праздникам, а хочется-то гораздо чаще. У одноклассников — факт! — чаще праздники случаются.

С одноклассниками двойняшки не откровенничают и конфеты у них не выпрашивают, как Галька-двоечница, которая вечно норовит на халяву. Двойняшки держат оборону: первый-второй, а больше никто не нужен.

Разве что Вика их может понять, и то не всегда. Вика не заложит, посочувствует, как умеет, тайком от предков подкинет на карманные расходы. Даже в кино сводит, если настроение будет. Но Вика — взрослая, значит, не вполне своя. Хотя ближе нее нет никого.

— Это Виткин тот. Старый.

— А! — мгновенно понимает второй номер. — Надо было его послать подальше. Хрен ли! Этот новый, вон, хоть конфеты носит.

— Витка тебе пошлет! Вчера злющая ходила, — первый номер давится конфетами: спрятать негде, оставить нельзя, перепрячут или съедят за ужином, как это у них называется, «всей семьей». А Вика им подарила, им лично!

Положительно, Викин «этот» произвел на двойняшек впечатление. Кроме голоса по телефону и полновесного факта подарка коробки конфет старшей сестре, они ничего о нем не знают, но этого вполне достаточно, чтобы вынести квалифицированное суждение. Хотя, по большому счету, все взрослые — враги и придурки. Родители дерутся и орут, учителя орут и придираются, бабки во дворе пристают с дурацкими вопросами, типа жалеют, а на самом деле, выясняют, что у них дома творится.

— Что вы, деточки, на обед ели? Что папа, трезвый ли пришел? Почему у мамы синяки, упала, что ли?

Но двойняшкам надо еще несколько лет, чтобы вырасти, а там уж они разберутся, не пропадут. Во всяком случае, жить станут самостоятельно, что они в этой конуре не видели; подале от ненаглядных папахена с мамахеном, от убогости и нищеты, от матраса на полу, от визга и прокисшей каши. Даже от Вики, с ней можно так встречаться, отдельно. И жизнь накатит на них во всей своей избыточности, с шоколадом, «Макдональдсом», новыми, не перешитыми платьями, собственными ван даммами, домами, яхтами и щеночком пуделя. Хрен ли!

Одни живут, другие пережидают, надеясь, что все как-нибудь устроится. Алла догадывалась, что вторые не лучше первых, но поскольку измениться она не могла, не умела, тех, что пережидают ей было жальче.

Они с мужем не были ленивы или бездеятельны. Они страшились совершать лишние движения. Потом, потом, когда все устроится. Ведь неловким движением можно навредить, причинить боль — не себе, с собою, ладно, разберемся — другим. Их воспитали жить, причиняя другим как можно меньше хлопот и неудобств. Они поверили. Они хорошо учились.

До тридцати все шло неплохо. Но Алик потерял работу: закрылся его институт. К Алле все чаще на улице, в очередях стали обращаться вместо привычно-безликого «девушка», пугающе значительным «женщина».

Алла решила, что не стоит расстраиваться, и покорно перешла из затянувшегося отрочества в тихую зрелость, минуя молодость, подобно тому, как смотрительница туалета тетя Валя миновала зрелость, шагнув из молодости в неопрятную старость. Но контроль над мыслями дается тяжело, и Алла расстраивалась, проиграв свою молодость, хотя надеялась, что переживает из-за недостаточной обеспеченности и не такой, как мечталось, работы.