Алферова Татьяна
Победитель
Татьяна Алферова
Победитель
Виктор родился в сорок шестом году и ничего не помнил о Победе. Зато на всю жизнь запомнил, чем отличается габардин от бостона, а креп-жоржет от креп сатина. В доме витали названия тканей и сами ткани: легчайший шифон и наивный маркизет, топорная тафта и вычурный муар, честный твид и самовлюбленный панбархат, простенький мадаполам и нежная майя.
Мама Виктора шила. Она не сама выбирала клиентуру, времена стояли тяжелые, послевоенные, рад будешь любому заказчику, тем более в маленьком городке, но мама умела так поставить дело, что казалось, это заказчицы бегают за ней толпами и уговаривают, уговаривают. Иногда, если кончалась череда заносчивых жен офицеров и простоватых торговок, семья сидела без денег, но мама не опускалась до того, чтобы жить на продажу, как делали ее подруги, днями простаивавшие на рынке с наскоро сляпанными поплиновыми блузочками на толстых ватных подплечниках. Мама из всего извлекала пользу и легко утвердила свою репутацию лучшей портнихи города, не боящейся остаться без работы. И появлялась новая свежевылупившаяся офицерша, желавшая выглядеть лучше, чем все эти, ну, вы понимаете; или приходила прежняя, успевшая, видимо, за прошедшие три-четыре месяца сносить полдюжины платьев, сшитых мамой. Новенькие клиентки по неопытности еще пытались показать гонор, командовали и "тыкали", но больше, чем на полчаса их не хватало. И когда очередная модница, придя за бальным платьем обнаруживала сына портнихи в новой бархатной кофточке с пышным бантом, она не задавала неуместных вопросов, почему же на спине бархатного платья шов - неужели ткани не хватило, она протягивала конверт с деньгами (мама наотрез отказывалась брать деньги руками) и бурно благодарила любезную Анну Васильевну, на что мама отвечала вдвое старшей клиентке, снисходительно растягивая гласные: - Ну, Шурочка, как смогла, так и сшила. А все не хуже ваших трофейных тряпочек смотрится.
Судьба явно готовила маме жребий командовать взводом пожарников или дрессировать крупных хищников, но Анна Васильевна и здесь проявила своеволие: выбрала традиционное абсолютно мирное занятие. Невостребованный жребий показывал рожки, заставляя самых хулиганистых мальчишек на улице вытягиваться во фрунт когда мимо проходила мама и произносить непривычно-любезное: - Доброе утречко, Анна Васильевна! - вместо: - Здрасть, тетка Анна! - И никто никогда не спрашивал у Виктора, а где же его отец. А ведь этот вопрос у местных мальчишек занимал первое место в списке, хотя половина из них жили также с матерями, в лучшем случае имея в придачу бабушку. Но на всякий случай, Виктор предпочитал общество девочек. Лет до шести его самого часто принимали за девочку из-за длинных золотистых кудрей и вечно бархатных кофточек, выглядевших слегка неестественно на занесенных желтой пылью узких и неровных улочках города с вытоптанными до твердости камня палисадниками.
Город испытывал благоговейное тяготение к литературе, так, на две улицы Ломоносова и Гоголя приходилась одна Дзержинского; улицы Бородулина, Пушкина и Кольцова пересекали улицы Герцена и Радищева, и только потом Плеханова. Ритм два к одному, то есть два писателя на одного революционера, озвучивал весь город, и только центральная улица - Ленина, вытягивалась исключением, хотя почему? Литературные или нет, труды последнего предстояло Виктору читать и перечитывать на протяжении десяти лет гораздо чаще, чем всех остальных авторов вместе взятых: начиная с "Материализма и эмпирио-чего-то там" в 8 классе и заканчивая - а кто сейчас вспомнит, чем заканчивая на последнем курсе областного университета, на государственном экзамене по научному коммунизму. Эпитет предполагает уточнение, то есть должен существовать и ненаучный коммунизм и еще какие-нибудь разновидности, Виктор никогда не задумывался над тонкостями дефиниций, просто учил то, что требовалось по программе прилежно, с интересом, не выходящим за рамки.
Улицы в городе обрывались двориками с деревянными, крашенными зеленой краской заборами и непременной скамьей у ворот. Днем на скамейках сидели девочки, вечером их матери и бабушки, те и другие с пригоршнями черных блестящих семечек, чей соблазнительный запах вплетался в запахи пыли, конского навоза и запах реки, долетавший вглубь города, несмотря на неподвижный широкий зной от набережной - самой красивой, хоть и не центральной улицы. Два рынка, Сенной и Мытный, соперничали друг с другом по числу проданных кулечков жареных семечек, тараньки - вяленой рыбы, намытых солнцем огромных арбузов, сизой голубики - гонобобеля и по ловкости маленьких юрких карманных воришек, снующих по ленивой туше рынка, как слепни по разморенной от жары корове, обиженно мычащей и шлепающей хвостом - мимо, мимо - когда становится совсем невмоготу.
Читать дальше