Татьяна Алферова - Победитель

Итак, Виктор заходил в зал ожиданья, не то, чтобы надеясь встретить Сыча, просто по дороге из столовой, посидеть. Сыч приходил несколько позже, в фуражке, строго сориентированной по центру носа, невзирая на жару, но с закатанными рукавами синей форменной рубахи. Милицейские рубахи вообще ловко сшиты, хорошая выкройка основы, это Виктор сразу отметил. Они сидели в зальчике четыре на четыре метра с покореженной железной печью в одном углу и закрытой кассой в другом и, наблюдая тяжелые перелеты шмелей от двери к мутному окну, связно перебрасывались фразами. Чаще говорил Сыч, он мог просто пересказывать запомнившиеся главы из Уголовного Кодекса, но с большим жаром, наседая на собеседника, как крупный щенок в фуражке, после чего сообщить , что хорошо пообщались, интересно. У Сыча тоже выявилась особенность в отношении диалогов: "заговаривать" он мог только такого человека, о котором предполагал, что тому самому есть что сказать. К примеру, пастуху Коле он не сообщил за всю жизнь в поселке и двух параграфов указанного Кодекса, но Виктор, человек читающий, значит разумный, другое дело. Виктору доводилось встревать и наверстывать упущенное за годы, но при этом он изрядно опасался за свою интонацию, в разговорах с Сычом она частенько отдавала неискренностью, и чем больше Виктор беспокоился, тем неискренней вырывалась из губ, из-под деревенеющего языка волна воздуха.

Давным-давно в детстве подобное уже случалось. Как-то раз мама повела его к Крестной. Маленький Виктор никогда Крестную не видел, а мама сказала, что неплохо бы понравиться Коке Лиде, глядишь, и подарит что-нибудь. Крестная, суровая старуха, пристально смотрела на мальчика, тяжеловесно вздыхала и, казалось, знала, что думает он о вещах неположенных, а именно: будет ли будущий подарок съедобным или окажется игрушкой. От всего этого Виктор трижды спросил Коку Лиду о здоровье, каждый раз все неестественней, держал наготове на виду больную руку, а под конец попробовал поцеловать Кокину пятнистую влажную щеку, скользнул по ней губами и понял, что ничего не выйдет: раскусили. Кока Лида подарила железную круглую коробочку монпансье. Дома оказалось, что маленькие лепешечки слиплись в одну большую и бугристую. Мама ничего не сказала, как обычно, но в сердцах закинула коробочку на комод, откуда Виктор достал ее наутро и, не зная как разделить сладость на кусочки, сосал то с одного, то с другого края целый день, пока не защипало язык, а нос и скулы не стали липкими и противными, как леденец.

Часто Виктор вел с Сычом привычные "внутренние" разговоры, и так получалось гораздо лучше, но иногда Сыч посередине мысленной фразы превращался в Эльку или маму, или сестру. Все знакомые Виктора, близкие и далекие, все родные нанизывались в его памяти как бусины, одна за другой, не отличаясь ни по величине, ни по цвету, не занимая в памяти места больше, чем и положено очередной бусине. Ни обидно, ни жалко не становилось, когда они исчезали из его жизни, бусины низались, что еще? И Виктор не мог понять, о чем же сейчас тоскует, чего ему не хватает, когда поев и вымыв посуду садился в потертое желто-зеленое кресло перед окном.

В один прекрасный обед Сыч явился в зал ожидания в фуражке, не отцентрованной по линии симметрии. С этого все началось.

Секундой позже Виктор углядел, что Сыч тащит на руках мальчонку лет десяти, с явным намерением уложить того на единственную скамью с железными подлокотниками. Лицо мальчонки отсвечивало голубизной, глаза прятались под густой челкой.

- Что с ним? - вместо приветствия спросил Виктор. - Он умер?

- Да жива она, - тоже вместо приветствия ответил Сыч. - Обморок.

- Откуда ты его взял? - довольно естественно на сей раз поинтересовался Виктор. - Вроде ни в поселке, ни в деревне у нас такого нет.

- Послушай, я тебе говорю, что это девка, - наводящий вопрос подействовал на Сыча, как стакан неведомого в 70-е годы "Спрайта" на заплутавшего в пустыне инспектора по делам несовершеннолетних. Последовало длиннющее повествование, сбивающееся на выдержки из "Кота Мура", о приходе неведомых цыган, об их шатрах и цветных подушках, раскинутых между поселком и деревней, в которую ходили друзья-алкоголики Гриша и Петя. А у Пети, между прочим, пропал ватник и полбуханки.

Виктор созрел для новых вопросов. Во-первых, его интересовало, зачем Петя брал с собой ватник в такую жару, а во-вторых, при чем тут цыгане. Да, он дошел даже до уточнения и сообщил Сычу, словно тот не знал, что вчера не приходил поезд, поезд будет послезавтра, в четверг, значит ни цыгане, ни ребенок не могли приехать вчера или сегодня.