Энгус Уилсон - Рассказы

Все немало удивились, когда Рэй согласился сесть перед зеркалом, но он так долго сидел, не говоря ни слова, что они решили предоставить его самому себе.

— Ну, я пойду налью себе пивка, — сказал Эрик. Чем скорее кончится этот вечер, тем лучше.

Только когда они услышали, как Рэй всхлипывает, они наконец поняли, в каком он состоянии.

— Рэй! — воскликнула Кэрола. — Что случилось, дорогой мой?

Рэй обратил к ним невидящий взгляд: лишь в срезах, сбегавших по его щекам, казалось, теплилась жизнь.

— О боже мой, — произнес он. — О боже. Я видел пустоту.

Шийла была полна сочувствия.

— Бедняжка ты наш. Ну ничего. Иди сядь с нами. — Но Рэй продолжал плакать. — Тебе придется отвезти его домой, милая, — сказала Шийла.

Кэрола была вне себя от горя и стыда.

— Если ты не сочтешь это неприличным…

— Дорогая моя, — сказала Шийла голосом практичного человека, не терпящего паникерства, — беспокоиться не о чем. Он просто перетрудился. Но ты должна уложить его в постель и позвонить доктору Райсли. Я вызову такси.

Эрик не мог больше сдерживаться, он так долго подавлял свои апокалипсические мысли, что теперь, наконец, выпалил:

— Я знаю в чем дело. Рэй увидел будущее, в котором нас всех разнесло атомной бомбой. — Этот шутливый тон он никогда в жизни себе не простит. Но Рэй только покачал головой.

— Это все ваше дело. Я тут ни при чем. То, что я видел, касается меня одного. Я давно уже это чувствую — может быть, несколько лет, а теперь я увидев. Я увидел пустоту.

Смущение Кэролы достигло предела.

— Дурачок, — заговорила она, — никто ничего не видел. Шийла так и сказала, а Эрик просто пошутил. А я, сам знаешь, чего только не выдумаю.

Рэй в бешенстве набросился на нее:

— Замолчи! Какое мне дело, что ты там делаешь или говоришь? — И так же внезапно осекся. — Прости. Все это не важно, — тихо сказал он и уставился в камин.

Едва Генри завел речь об их новом авторе Родни Кнуре, как мне сразу стало ясно: я его невзлюблю.

— Я изрядно поднял свои акции, переманив к нам в издательство Родни Кнура, — сказал он.

Издательство, где Генри младший компаньон, называется «Бродрик Лейланд», и, кстати говоря, не такая это фирма, чтобы поднять чьи-либо акции, но это я так, к слову.

— По-моему, Харкнессы дали маху, расставшись с Кнуром, — сказал Генри. — Хотя «Рогачи» их и не озолотили, они ставятся критикой очень высоко. Но для Харкнессов типично не интересоваться ничем, кроме сбыта.

Для тех, кто не знаком с Генри, объясню — это высказывание крайне типично для него: во-первых, издателям, на мой взгляд, положено интересоваться сбытом, и если у «Бродрик Лейланда» сбытом не интересуются, их можно только пожалеть; во-вторых, сказать «не озолотили» для Генри вовсе не характерно, но ему кажется, раз уж он стал издателем, он должен говорить как деловой человек, а как говорят деловые люди, он себе представляет смутно. Вот сказать «ставятся критикой очень высоко» для Генри характерно, а деловой человек так, по-моему, никогда не скажет. Что же на самом деле характерно для Генри, выяснится из моего рассказа, если я смогу его написать. По справедливости следует добавить: мои суждения о Генри, очевидно, много скажут и обо мне — к примеру, в издательском деле Генри интересуют не столько деньги, сколько возможность «привлечь хороший авторский состав», так что, осуждая Харкнессов, он ничуть не ханжит. И ведь мне, жене его, это известно лучше, чем кому бы то ни было, но у меня вошло в привычку подтрунивать над Генри.

Генри меж тем продолжал рассказывать о «Рогачах». Так вот, оказывается, «Рогачи» — вовсе не роман, как было бы естественно предположить, и не труд о рогатом скоте или кухонной утвари, что было бы куда менее естественно предположить, хотя в пику Генри я вполне могла прикинуться, будто именно так поняла это название. На самом деле «Рогачи» — это разом и антология произведений о знаменитых рогоносцах, и историческое исследование о них же. А Родни Кнур, похоже, пользуется славой — только не рогоносца (он не женат), а соблазнителя; правда, славится он не только и не столько победами над чужими женами. С особым успехом он пленяет младших дочерей и дебютанток. Генри излагал все это крайне небрежно, будто им там у «Бродрик Лейланда» такое не в диковинку. Вот и опять я ехидничаю — ведь скажи я Генри: «Да будет тебе» или что-нибудь вроде, он бы мигом переменил тон. Только с какой, собственно, стати мне его обрывать: ведь среди наших знакомых числится много не много, но уж несколько совратителей невинных девиц наверняка, и оборви я Генри, вышло бы, что он ни с чем подобным и не сталкивался, а это тоже неверно. Справедливость, объективность — вот что мешает мне в жизни больше всего.