Энгус Уилсон - Рассказы

— А у мисс Тисдейл грипп, так что и ее класс оказался на мне, — продолжала Элси.

— Почему же не пригласили временную замену? — кипятилась мать.

— Временного преподавателя надо предупреждать заранее. Зачем ты говоришь о том, чего не понимаешь? — раздраженно ответила Элси.

Хорошо, что комнату вдруг заполнили звуки деревенской улицы, предотвратив назревавшую семейную ссору. Пронзительный свист, громкие крики, скрежет велосипедов на поворотах, сопровождаемый взрывами гогота.

— Хм, — произнесла миссис Корф, — а вот и наш четвертый класс.

Так они прозвали местных парней, которые вечерами раскатывали на велосипедах по деревне, заезжая за своими девушками.

Когда через полчаса Элси вышла опустить в почтовый ящик письмо к старой приятельнице по учительскому колледжу, кучка таких парней подпирала ближайшую изгородь. Вот как, подумала она, Билл Дэйли и Джим Соукер тоже здесь, и не стыдно им лоботрясничать. В их-то возрасте. Джим был даже на год старше ее, ему уже исполнилось двадцать шесть. Она прошла было мимо, как обычно, стесняясь и изображая величественное равнодушие, и тут вдруг острая до боли тоска по тем дням детства, когда она еще не училась в колледже, не считала себя лучше других и могла общаться с деревенским «четвертым классом», пронзила броню ее одиночества. Она помедлила у почтового ящика и оглянулась на них. Один из ребят помоложе присвистнул по-разбойничьи, но Билл Дэйли остановил его.

— Хелло, Элси, — сказал он, как обычно на американский лад. — Может, прошвырнемся?

Элси тут же нашлась с ответом.

— А учительница знает, что ты прогуливаешь, Билл Дэйли? — сказала она; но странно получились у нее эти слова — сквозь привычный для нее тон «училки» пробилось долго подавляемое вульгарное, нагловатое хихиканье. Она даже улыбнулась, и помахала им, и пошла прочь, чуть ли не виляя бедрами. Ее подмывало обернуться, но тут вновь раздался разбойничий свист и напомнил ей об ее утонченном вкусе, о том, что все эти люди ей неровня.

Когда Элси вернулась домой, миссис Корф была в пальто — в своем поношенном черном пальто.

— С кем ты там разговаривала? — спросила она.

— Да с нашим четвертым классом, — ответила Элси. — Там был Билл Дэйли. Как ему не стыдно лоботрясничать, ведь взрослый парень.

— К счастью, есть еще на свете люди классом выше, — сказала мать и добавила — Что-то папа мне сегодня не нравится. «Хрюшка» не пошла ему впрок. Я иду к Мэри. Обещала посидеть с бедняжкой. Может, тогда ей не будет мерещиться всякая нечисть.

Похоже, что прогулка размягчила душу Элси. Она тронула мать за руку.

— Слишком уж ты обо всех печешься, — сказала она.

Миссис Корф ворчливо возразила:

— Если бедные не будут помогать друг другу, откуда им тогда ждать помощи? Вот только папу оставлять страшно.

Сквозь голос матери, выражавший унылое приятие той жизни, какою они жили, снова прорвался с улицы разбойничий посвист и гогот, только теперь к нему примешивалось еще визгливое хихиканье деревенских девчонок. А Элси рассмеялась жестко, с надрывом.

— Успокойся, мама! — закричала она. — Я подежурю возле папы. Не воображай, что ты у нас одна классом выше всех.

Лорд Омут приступил к работе, когда на его массивный письменный стол ложились бледные отсветы зимнего дня; когда он кончал писать, в комнате уже сгустилась сумеречная печаль, вытеснив невыносимую тоску дневного света. Перед ним стояла старинная бронзовая лампа под запыленным темно-зеленым абажуром. Он раздраженно щелкнул выключателем. Это был крупный, грузный мужчина — такой крупный и грузный, что вместительное кожаное кресло казалось для него тесно. Квадратная голова сидела на толстой шее, над крахмальным воротничком выпирали тугие складки. Щеки, которым явно полагалось быть апоплексически малиновыми, покрывала бледность от жизни в четырех стенах, однако дряблую землистую кожу испещрили еле заметные сине-лиловые прожилки — память былого нездорового румянца. Седые усы были аккуратно подстрижены, зато белоснежная бахрома вокруг глянцевой плеши отросла, пожалуй, чересчур. Из мясистого, осповатого носа тоже торчали волосы. Каре-зеленые глаза были полны тоскливой тревогой, но когда он писал, злобно и даже весело поблескивали. Он писал и при этом вполголоса проговаривал то, что выводил на бумаге. И чувства, отражавшиеся на его лице, вряд ли подобали такому солидному пожилому человеку. Впрочем, серый твидовый костюм на нем был приличный и опрятный, коричневые уличные башмаки начищены до блеска. В уголках его глаз время от времени собиралась влага, и он вытирал их большим шелковым платком в пестрых «огурцах».