Энгус Уилсон - Рассказы

— Да, — согласился профессор Сэрл. — Это тайна, которая навряд ли будет разгадана, как и многие другие тайны в жизни Шелли. Порой я сомневаюсь, имеем ли мы право их разгадывать. О, я далек от того, чтобы отрицать важность биографического элемента в литературоведении. Я отчетливо понимаю, что полная осведомленность о жизни писателя, даже, пожалуй, о его подсознательной жизни — великое подспорье при толковании его творчества, и это, конечно, в первую очередь относится к таким субъективным писателям, как романтики. Но я все больше склоняюсь к мысли, что не следует вытаскивать на свет подробности, в свое время столь старательно утаенные. Наверно, это у меня признак старости, — добавил он.

— По-моему, такая точка зрения очень уязвима, — сказала Элспет. — Вспомните, как важны отношения Мэри Шелли с Хоггом [10] Хогг Томас Джефферсон (1792–1862) — друг и биограф Шелли. и с Пикоком, какой свет они проливают на аморальную точку зрения самого Шелли на супружескую верность. Или еще: какую роковую роль в неустойчивости и неудачах Ли Ханта [11] Хант Ли (1784–1859) — поэт, эссеист, издатель ряда журналов. сыграло то, что его жена была тайной алкоголичкой.

— Да, все так, — сказал профессор Сэрл. — Но в конечном счете преклоняться перед творчеством писателя — значит уважать его и считаться с его желаниями. Поймите, мертвым наносит обиду не только разглашение фактов, которые они так тщательно скрывали, но и наше истолкование этих фактов, порою в корне неверное. Мы осуждаем Мэри за ее измены и миссис Хант за ее пристрастие к вину, но как знать, может быть, для Шелли и Ханта это-то и было бы горше всего? Как знать, может быть, они считали, что сами в этом повинны?

Элспет спросила неожиданно резко:

— Вы тоже считаете себя повинным в том, что ваша жена пьет?

Профессор Сэрл медленно допил портвейн, прежде чем заговорить.

— Я этого ждал и боялся. Не следовало вам задавать этот вопрос, это было ошибкой. Ну да, вы скажете, что я боюсь правды, а я все же думаю, что есть вещи, о которых лучше молчать. Но раз уж вы спросили, я должен ответить. Да, в большей мере так.

— Почему? Почему? — не унималась Элспет.

— Моя жена была очень красивой женщиной и очень блестящей. И блистать ей бы следовало не в замкнутом обществе ученых мужей, не в узких и зачастую претенциозных университетских кругах, а в более широком мире, где люди не только мыслят, но и действуют. Поймите, я не закрываю глаза на недостатки этого мира. Это самонадеянный мир, там переоценивают то, что обозначают расплывчатым словом «опыт», там слишком часто прибегают к действиям, чтобы скрыть убожество и невысокий уровень мышления. Когда я, в ту пору молодой ученый, женился на женщине этого мира, пороки его были для меня очевидны. И хоть я сам и был там как рыба, вытащенная из воды, это был ее мир, и оттого, что я его страшился, оттого, что я там не блистал, я и ее отторгнул от этого мира, и тем озлобил ее, исковеркал ее характер. Были, конечно, и другие факторы, не прошло даром потрясение, вызванное гибелью нашего сына, были и еще обстоятельства, — закончил он скороговоркой, — может быть, более важные.

— Ну, а по-моему, все это чушь, — заявила Элспет. — У вас есть что дать людям, а вы допустили, чтобы ее эгоистичные терзания подорвали ваши силы, и теперь, похоже, ничего больше не напишете.

— Сейчас я совершу непростительный грех, — сказал профессор Сэрл. — Я скажу вам, что вы еще очень молоды. Я далеко не уверен, что писать мне помешала только трагедия моей жены, хотя и мог бы оправдать этим собственную лень. То, что происходит между нами, повторялось уже столько раз, превратилось в такой стереотип, что, как это ни ужасно, и мысли мои и даже чувства притерпелись, притупились. Вам, хоть вы об этом только догадываетесь, а может быть именно по этой причине, это должно казаться куда ужаснее, чем мне после стольких лет. Вот почему, хоть я и возлагал надежды на ваш приезд, мне очень скоро стало ясно, — что как ни приятно мне было, и я всегда буду с удовольствием вспоминать наши беседы, — однако присутствие третьего лица, возможность, что вы станете свидетельницей, все это оказалось для меня очень тягостным.

Он закурил и умолк, откинувшись в кресле. И зачем я это сказал, подумал он, как бы не сглазить. До сих пор обошлось, не было ни одной сцены при этой девушке, но упоминать о такой возможности значило искушать судьбу. Да еще сегодня, когда опасность почти миновала, но не совсем, ведь, еще когда мы садились обедать, было ясно, что Миранда успела выпить, и сцены эти всегда начинаются так внезапно.