Андрей Столяров - Не знает заката

Таковы были мои самые поверхностные впечатления. Я выключил телевизор и некоторое время сидел – стараясь опять-таки ни о чем не думать. Не хотелось мне ни о чем думать. Ситуация, по-видимому, была еще хуже, чем ее пытался представить Борис. Или, может быть, она так просела за последние несколько дней? Ведь записи президента, которые мы смотрели вчера, были, если не ошибаюсь, недельной давности. Там еще ничего подобного не было. Значит, «торможение» прогрессирует, его нельзя считать выдумками врачей. Это реальный факт. Он говорит сам за себя. И последствия могут оказаться такие, что о них действительно лучше не думать.

К сожалению, не думать – не получалось. Я старался и, тем не менее, видел длинные правительственные коридоры, впавшие в немоту, оглохшие кабинеты, где сидят люди, похожие на манекены, глаза у них – плоские, серые, напоминающие раскрашенную пластмассу, движения – словно разрядились батарейки внутри. Никто ничего не понимает. Никто не может ответить ни на один вопрос. И вдруг бесшумно, точно во сне, пол проседает, взбухает облако душной пыли. А когда она наконец рассеивается, выясняется, что нас уже нет.

Конечно, до этого было еще далеко. Счет шел на недели, может быть, даже на месяцы. Небольшой запас времени у нас имелся. И тем не менее, сидя в кресле перед выключенным телевизором, сжимая подлокотники, так что отдавалось в плечах, чуть опустив веки от солнца, которое заполняло квартиру, я слышал, как утекают в небытие последние минуты нашего существования.

От этого и трясла меня лихорадка.

И мое настроение омрачалось еще одним обстоятельством.

Я знал, с кем мне сейчас предстоит увидеться.

Ритуал встречи был выполнен процентов на двести. Мы крепко обнялись, похлопали друг друга по спинам, с размаху пожали руки и долго-долго, будто приклеившись, трясли их, выказывая неподдельную радость. У меня даже хрустнуло что-то в запястье. А потом отступили на пару шагов и как бы заново произвели зрительную оценку.

Димон, над признать, выглядел весьма и весьма. Куда делся прежний тощий энтузиаст, подпрыгивающий от возбуждения и пылающий верой в науку. Не было больше этого энтузиаста. Димон явно поправился, пополнел, посолиднел, облекся в хороший костюм, скорее всего, зарубежного производства, обрел начальственную осанку, позволяющую смотреть на окружающих сверху вниз; горло его стягивала петля галстука, а бледный воротничок рубашки, казалось, был вырезан из пластмассы – такой он был твердый, гладкий, отточенный, без единой морщинки, со строго симметричными уголками. В общем, какой там энтузиаст! Гораздо больше Димон теперь походил на менеджера преуспевающего предприятия, члена совета директоров, члена правления закрытого акционерного общества. Пиджак, впрочем, он тут же снял, но, что характерно, не бросил его небрежно на спинку стула, как сделал бы в прежние времена, а аккуратно повесил на плечики, снял пылинку, убрал в платяной шкаф. Чувствовалась в этом любовь к вещам, которая раньше не проявлялась.

Затем Димон открыл соседнюю дверцу и из бара, блеснувшего отражениями в глубине, достал бутылку, сплошь залепленную этикетками.

– Выпьешь чуть-чуть?

Это «выпьешь», в единственном числе обращения, меня несколько насторожило.

– А ты?

В ответ Димон сделал трагическое лицо и, согнув указательный палец, постучал им по левой части груди.

– Все, моя цистерна закончилась. Уже полтора года – ни капли…

– Что-то рановато она закончилась, – сказал я.

Димон вздохнул.

– Не от нас это зависит. Как стукнуло микроинфарктом… м-да… прошлой зимой… сразу понял, что надо завязывать… Если, конечно, хочешь еще пожить… Ничего удивительного. Вспомни, как мы с тобой кочегарили…

– Тогда давай – и не будем.

Я не стал ему говорить, что тоже – вот уже более пяти лет совершенно не пью. Правда, в моем случае побудительная причина выглядела иначе. Ни микроинфарктов, ни чего-либо в таком духе у меня, к счастью, не было. Просто, вывариваясь до прихода к Борису в своем хилом журнальчике, где всякие сабантуи, как я уже говорил, устраивались по крайней мере два раза в неделю, я успел насмотреться на тех своих московских приятелей, которые не смогли вовремя остановиться. Зрелище, надо сказать, было весьма впечатляющее. Оно подействовало на меня сильнее, чем все затертые рассуждения о вреде алкоголя. И вот как-то после встречи Нового года, очнувшись в десять утра с головой, как будто набитой горелыми тряпками, я выполз на кухню – Светка что-то пробурчала мне в спину – налил рюмку водки, выжал из пластмассового резервуара остатки чего-то шипучего, глянул на это будто со стороны и вдруг твердо сказал самому себе, что – достаточно. Достаточно, хватит, моя цистерна тоже уже закончилась. Если я в жизни чего-то хочу, эти игры надо оставить. Выпил, помнится, всего передернуло, и на цыпочках, чтобы не разбудить Светку, пошел досыпать. Больше – ни капли, нигде, никогда, ни под каким видом. Сначала, разумеется, было не по себе, потом привык.