Андрей Столяров - Не знает заката

Это – маленькое кафе на Арбате, зима, поздний вечер, мороз, по-моему, градусов двенадцать – пятнадцать, пальцы, у меня во всяком случае, мерзнут, вспархивает к фонарям крупный рождественский снег; я еще работаю в своем хилом журнальчике – там все еле скрипит, еле движется, чуть ли не разваливается на части, начинается уже приватизация здания, потом, через пару лет, будет вместо редакции сверкающий новомодный бутик; перспектив, разумеется, никаких, предложения Светке я еще и не сделал, сложности с родителями, которые подозревают, что мне просто нужна прописка в Москве; кстати, не так уж и далеко от истины; ежедневно мотаюсь с тремя пересадками в Уткину заводь, комната в десять метров: тахта, стол, два стула, в углу – не работающий телевизор, нечего и думать, чтобы пригласить Светку туда: за стеной регулярно – завывания полоумной хозяйки, каждые два часа поет «обер е ги». А с другой стороны, уже явно что-то сдвигается. Прошло собеседование с Аннет, дана в результате знакомства на разработку пробная тема. Потом она разрастется в мой первый проект. Медленно, очень медленно поворачиваются в глубине колеса судьбы.

Так это было.

Светка мне не простит, если я вернусь из Петербурга ни с чем.

Бороться с подобными настроениями можно лишь одним способом. Я опустился в кресло, вытянулся, положив руки на подлокотники, прикрыл глаза, и секунд десять-пятнадцать сидел, ни о чем не думая. Этим был обозначен переход к нормальному состоянию. Затем я резко, будто от удара, распахнул веки, вскочил на ноги, выпрямил плечи, втянул живот, глубоко вдохнул-выдохнул, будто со сна, и сказал самому себе бодрым, приказным голосом:

– Ну что ж, пора за работу…

Главное тут было – ни на мгновение не останавливаться. И я действительно ни на мгновение не останавливался, пока вся земля из квартиры не была вытащена на помойку, пока пол посередине комнаты не был вымыт – трижды, чтобы грязи, поблескивающей крупинками, не осталось даже в щелях, и пока орудия труда, которыми я пользовался: веник, совок, ведро, половая тряпка, найденная на кухне, тоже не были вымыты со всей тщательностью, а потом – не разложены для просушки на старых газетах. Заняло у меня это где-то около часа, и вот, что значит простой физический труд: когда я, с удовлетворением обозрев результаты своей активности, двинулся в душ, настроение у меня было уже совсем иное – рабочее, энергичное, с желанием действовать дальше, не допускающее никаких вялых сомнений.

Я был готов к любым неожиданностям.

И они, разумеется, не заставили себя ждать.

Потому что едва я, чувствуя некую обновленность, вышел из ванной и, размахивая полотенцем, даже напевая что-то сквозь зубы, направился в кухню, чтобы заварить себе кофе, как раздался короткий писк и назойливо, будто голодный котенок, замяукал на столике сотовый телефон.

Звонил, конечно, Борис.

И, как обычно, даже не поздоровавшись, сразу же перешел к сути дела.

Во-первых, он сообщил, что уже в курсе последних моих событий. Авдей ему доложил, все подробности, так что не будем тратить времени на повторение. Разве что у меня есть нечто такое, о чем я решил Авдею не сообщать. Так есть или нет? Нет? Это уже хорошо. А во-вторых, он поинтересовался, смотрел ли я новости?

– А ты посмотри. Посмотри-посмотри!.. Сейчас будет по «НТВ» утренний блок. Есть там сюжет, который стоит увидеть. И, кстати, обрати внимание на Агапета. Он, на мой взгляд, даже более характерен, чем основной персонаж. Ну – все. Потом можешь не перезванивать. Я – отключаюсь, часа, наверное, на четыре. Тут требуется кое-что завинтить…

Напор Бориса меня всегда поражал. Его как будто напрочь не интересовало мнение собеседника. То есть, конечно, во время наших рабочих планерок, проводившихся раз в неделю, где согласовывались и приводились к общему знаменателю разные направления, он обязательно предоставлял слово каждому. Умудрялся даже не перебивать. Слушал, царапал что-то в своем блокноте. Однако по нетерпеливому лицу его чувствовалось, что он делает это исключительно для поддержания энтузиазма. Будь его воля, он ограничился бы начальственным распоряжением. А если кому-то это не нравится – ради бога, Москва большая, пойти можно в любую сторону. Лично он, Борис, никого насильно не держит…

Это тоже были издержки московского политического существования. В Москве человека, что бы он собою ни представлял, воспринимают лишь как функцию места, которое он занимает. Никого, в общем, не интересует – умен данный человек или нет, образован он или со школы не открыл ни одной книги, честен или его порядочность оценивается в определенную сумму. Даже говорить об этом считается не профессиональным. Важно лишь то, чем он в настоящее время является: министр, например, советник, консультирующий по таким-то вопросам, возглавляет какой-нибудь Комитет в Государственной думе. Пусть, наконец, мелкий клерк, таракан, в лупу его не видно, зато – правит бумаги в аппарате президента или правительства. Как только уйдет – станет никем. Как только вернется – будет опять внесен во все необходимые списки. Я к этому долго не мог привыкнуть. В первые месяцы то и дело получал замечания от Аннет. Она говорила: Зачем ты столько времени тратишь на этого балабона? – Я отвечал: Ну, интересный же человек, рассказывает хорошо, специалист по Средневековью. – Взгляд точно на идиота: Какое Средневековье? Он же ничего не решает… И обязательно добавляла: Ты эти петербургские причуды забудь…