Моника Талмер - Евангелие от Марии или немного лжи о любви, смерти и дееписателе Фоме

И всё, что было после — отряд храмовой стражи, мелькнуший за деревьями, вооружённые легионеры, закованные в панцири, звон мечей и какая-то заварушка — он встретил с лёгкой улыбкой и сразу же отпустил, не веря больше ни своим глазам, ни этой ночи.

Так и не спустившись вниз с бесконечного звёздного неба, тем более Фома не почтил своим вниманием вертлявого маленького человечка, выскочившего из-за спины римского солдата на залитую лунным светом поляну. Он бежал к ним, улыбаясь и гримасничая, и махал рукой с такой обезоруживающей и искренней радостью, словно нёс с собой долгожданную счастливую весть.

Застыв от ужаса, никто не шевелился, и человечек, тяжело дыша от возбуждения и бега, остановился и обвёл всех торжествующим взглядом. Все были здесь, и все смотрели на него, и все видели это — подойдя к одному из них, он благоговейно поднял лицо, впиваясь глазами в его глаза, окунаясь и ища в них ту самую стену, о которую разбился однажды. В наступившей жуткой тишине он вдруг поднялся на цыпочки и с рвущим душу отчаяньем припал губами к губам того, ради которого жил столько месяцев.

Весть разнеслась по городу в считанные часы и достигла самых окраин. Люди оставляли праздничные столы и валили на храмовую площадь, подгоняемые любопытством и выпитым вином. Целые толпы стекались по городским улицам на свет факелов и костров. Перевалило за полночь, но гул и топот не стихали. Пришедшие, не дождавшись известий, разбивались на кучки и готовились к бдению до утра, боясь упустить удобное для зрелища место. Разговоры велись тихие, вполголоса; подогретые ночной таинственностью, разрастались слухи, и вскоре было уже не разобрать истинной причины этого столпотворения у Храма Ирода Великого накануне первого пасхального дня.

Мария бежала по городу, ещё не понимая случившегося, не чувствуя его, в него до конца не веря. Но когда один за другим стали мелькать наспех покинутые дома с остатками пасхальных трапез и горящими в окнах свечами, сердце дёрнулось больно и с высоты рухнуло вниз — что-то ужасное и непоправимое было в этом праздничном глухом одиночестве вымерших ночных улиц, какое-то несчастье смотрело на неё из этих окон. Пустоте и безлюдью, внезапно случившимся тут, словно было отказано во всякой надежде.

Ощущение беды вызвал почему-то вид запрудившей Храм толпы, именно в ней почудился Марии зловещий смысл происходящего. Эти собравшиеся вместе люди, ждущие рассвета и новостей, вдруг показались ей корнем всех бед, творящихся на земле. Захлёбываясь в своей беспомощности, она ничего не могла теперь — между нею и тем, кто был ещё так близко от неё, выросла эта живая и безликая стена, и встала между ними, и навеки преградила путь.

Какая дорога из её любви привела её сюда? Что же было в том, о, Господи, что она однажды, перейдя ту самую черту, отделяющую боль от разума, неожиданно так просто открыла для себя? Для чего же тогда он, сидя на земле сломал мёртвую сухую ветку и сказал ей, что его зовут Иисус? Ведь то, что случилось тогда, было важней и больше целого мира…

Такие близкие и живые, вставали обрывки дней и слов, наступали снова ночи, а за ними — рассветы, и на глазах бесследно растворялись в страшной, неизбывной печали. Память отказывала ей и забирала с собой его улыбку, впадины на щеках и лучистую сеточку морщин.

Закрыв рукой рот, она сдавленно закричала, мотая головой из стороны в сторону, содрогаясь всем телом от бессильного отчаяния.

Но самое страшное запоздало и пришло потом, когда с ясностью, сразившей её, она наконец поняла, что в эту ночь из чужих окон неумолимо и жутко прямо на неё смотрело её собственное горе, у которого не было ни имени, ни срока…

— Мария, -говорил кто-то, тряся её за плечо. -Ты слышишь, Мария? Что с тобой?

Над ней склонилась одна из женщин, держа в руке кувшин с водой.

— Уже вечер скоро… плохо ей, -услышала она. — Как принесли вчера вечером — до сих пор в себя не пришла.

— Поспит пусть.

— Воды бы хоть…

— Да нет, лучше так, не трогай.

— Может, сделать что, отвар какой…

— Пусть лежит, кто знает, что ей теперь нужно.

Не открывая глаз, она повернулась на бок и зарыдала, кусая руку, чтобы не раскричаться.

— Водички выпей, -сказала ей женщина. -Ну, чего ты… это я, Марфа.

— Говорю тебе, оставь её. Три дня теперь будет плакать…

— Плохо ей, бедной, не ела сколько же…

— Обходилась раньше как-то без твоих забот, и теперь обойдётся. Погляди на неё -кроме неё будто никого и нет тут больше. Бегай тут вокруг… Кто он ей — муж или кто? Можно подумать…