Сергей Жадан - Интернат

— Чем вы занимаетесь? — спрашивает.

Паша колеблется — на каком языке ему отвечать. Наконец отвечает на русском.

— Я учитель, — говорит коротко.

— Ага! — смеётся Питер.

Лезет в карман, достаёт одну за другой две пачки сигарет: нераспечатанную, с дешёвыми крепкими, и початую, с более лёгкими, почти без никотина. Дешёвые прячет назад, вынимает две лёгкие сигареты, одну протягивает Паше. Паша отказывается, Питер возвращает лишнюю сигарету в початую пачку, а вот свою небрежно подхватывает губами, достаёт из незаметного кармашка новенькую зиппо, большим пальцем левой руки умело отбрасывает крышку, прикуривает, прячет зажигалку обратно, затягивается. Он так болезненно морщится, невольно думает Паша, словно самосад курит.

— И где ваши ученики? — спрашивает его Питер, выпуская дым, отчего его голос звучит хрипло и доверительно.

— На каникулах, — объясняет Паша.

Питер охотно кивает головой.

— Ага, — говорит, — на каникулах. Школу и придумали ради каникул, — говорит. — Я на каникулы всегда ездил рыбачить со своим отцом.

— На речку? — уточняет Паша.

— На океан, — говорит Питер.

— На какой океан?

— На Тихий.

Паша не находится, что ответить.

— Вы куда собирались ехать? — спрашивает Питер, не дождавшись ответа.

— В город. — Паша нервно ёрзает на стуле. Питер говорит так приветливо, что ему сразу начинаешь не доверять.

— Ага, — опять радуется Питер. — Дела?

— Дела, — подумав, соглашается Паша. — Племянник в интернате. Забрать хочу. На выходные.

— У вас тут, вижу, каждый день — выходной.

Паша решает, что на это лучше промолчать.

— Наверное, в другой раз заберу, — говорит, помолчав.

— Ага, — поддерживает его Питер, — месяца через два.

— Почему через два? — не понимает его Паша.

— Ну, пока новая линия фронта установится, пока пункт пропуска откроют, — объясняет Питер. — Что же вы его раньше не забрали, раз у вас каникулы? Вы что, новости не читаете?

— Нет, не читаю, — честно признаётся Паша.

— И я не читаю, — тоже признаётся Питер. — Я их пишу, — добавляет он, выдержав короткую паузу и, рассмеявшись, выпускает во все стороны табачный дым.

— И что делать? — растерянно спрашивает Паша. — У него со здоровьем проблемы, боюсь за него.

— Забирайте его сейчас, — советует ему Питер, улыбаясь, — они ещё несколько дней будут выходить оттуда, — показывает он на бойцов вокруг. — Им всем будет сейчас не до вас. В городе власть меняется. Кто знает, что будет с интернатом. Новой власти, — кивает он головой в сторону, где, по его мнению, должна быть теперь новая власть, — не до интернатов. Будут чистить город после ваших.

Паше режет слух это его «после ваших», но он сдерживается, не возражает.

— Там же стреляют? — предполагает Паша.

— Тем более, — соглашается Питер. — Тем более. Не хотел бы я провести каникулы под артобстрелом.

Паша лихорадочно думает. Не находит ничего лучшего, как позвонить отцу. Достаёт нокиа, набирает.

— И связь тоже месяца через два будет, — комментирует Питер. — И то — если ваша власть постарается, — Питер снова делает ударение на слове «ваша». — До сих пор не старалась, — добавляет.

Паша смотрит на экран: покрытия действительно нет. Хотя ещё вчера ночью всё было в норме.

— Они специально глушат, — объясняет Питер, — чтобы ваши, — показывает вокруг, — не знали, какая ситуация. Никто ничего не знает, никто никому не доверяет. Средние века, — добавляет он и старательно давит наполовину выкуренную сигарету в сделанной из пустой пивной банки пепельнице. — Вы не историю преподаёте? — придирчиво смотрит на Пашу.

— Нет, — отвечает Паша, — не историю.

— Правильно, — хвалит его почему-то Питер, — учить в вашей стране историю — как рыбу ловить: никогда не знаешь, что вытащишь. Хотя мне нравится эта ваша любовь к истории, — говорит Питер, достаёт новую сигарету, снова щёлкает зиппо, снова пускает дым в потолок. — Правильно-правильно, разбирайтесь, копайтесь, молодцы. Я бы вам вот что посоветовал… — продолжает Питер, откинувшись на спинку стула и зажав сигарету двумя пальцами, и Паша его слушает, пока вдруг не замечает, как в зал вваливаются четверо военных, и лица у них особенно тёмные, а движения тяжёлые и нервные, и глаза у них красные от злости и дыма, они окидывают взглядом помещение и чётко, безошибочно, сразу вычисляют среди бойцов двух гражданских — Пашу и Питера — и неумолимо направляются в их сторону, обходя другие столы. И за столами вдруг замечают это движение, и разговоры стихают, все смотрят вслед этим четверым, продвигающимся к столику Питера и Паши, все замерли и напряглись, и лишь Питер так увлёкся рассказом, что ничего не замечает, сидит ко всем спиной, разглядывает Пашу за клочьями дыма и говорит с такими значительными паузами, будто сам прислушивается к собственному голосу: — Я бы вам советовал осторожно обращаться с историей. История, знаете ли, такая штука… — он замолкает на мгновение, подбирая в голове что-то умное к случаю, как вдруг замечает общую тишину и смотрит на Пашу пристально-пристально, и Паша не может понять, чего он от него хочет, пока внезапно до него не доходит, что он — Питер — смотрит в стёкла его очков, смотрит и видит там отражение этих четверых, нависающих у него за спиной, и на какое-то мгновение паника пробегает по его лицу, нервно дёргается уголок рта, и вена на шее вздрагивает от судорожного желания обернуться, но Питер умело берёт себя в руки, затягивается сигаретой, — правда, немного нервно, но затягивается, аккуратно выпускает дым и заканчивает фразу так: — …которую никто не имел права у вас отбирать!