Виктор Бычков - Вишенки

Опять замолчали. Где-то ухнул филин, кричали на болоте чибисы, над кромкой леса всходил молодой месяц. Кроны деревьев засеребрились, замерцали, отражая лунный свет глянцевой молодой листвой. Песок глушил колёсный ход, хорошо смазанная пролётка катилась мягко, ничто не нарушало привычных звуков наступления ночи.

– Семья где сейчас? Смотрю, и сын с детишками твой тоже исчез куда-то из Вишенок, – Щербич легонько тронул почти остановившегося коня. – Но, но-о, не спи, Серко!

– Отправил в Смоленск. Там, на окраине, купили избушку, наказал своим притаиться, не лезть на рожон, переждать.

– А сам?

– Не поверишь, – голос пассажира окреп, помолодел, в то же время, появились робкие, стеснительные нотки, засмущался вдруг.

– Не поверишь, Макар Егорович, только не смейся, – сказал и повернулся к Щербичу, пытаясь рассмотреть выражение лица: не смеётся ли часом тот над наивным по-детски бывшим старостой Вишенок. – Кому-то другому вряд ли бы поведал истинные мотивы, а тебе скажу, не обессудь, прошу тебя, не смейся. Так скучал по вишнёвому запаху, что сон пропал. Сколько сил, средств и времени потратил не только я, но и мои предки – ты же знаешь, они заложили деревеньку, они же начали и разведение садов, жили ими, бредили. Не так переживал за свою отставку, смещение с должности, как по весеннему вишнёвому аромату. Зудело, горело во мне желание вновь пройтись по-над рекой, над Деснянкой, и вдыхать, вдыхать да потери сознания, до пьяна запахи вишни, речки, леса! Замереть и раствориться в нём! Казалось, если не вдохну, то и жизнь моя кончится! Вот бросил всё, из-под Смоленска на перекладных добирался пять дней, а сегодня с утра, ещё до восхода солнца, тайком, как мальчишка, пробрался на берег Деснянки у Горелого лога и стоял, вдыхал и плакал. Плакал от счастья, от умиления, что Бог дал, смилостивился надо мной, позволил иметь такие места в моей жизни. Благодарил Господа, что даровал мне возможность быть причастным к этим волшебным местам, к этой райской благодати. Как же без этого жить? Не смешно, а, Макар Егорович? – спросил уже дрогнувшим голосом.

Вместо ответа Щербич нашёл в темноте руку Николая Павловича, крепко сжал, прислонившись на мгновение плечом. Молчали.

Ночевать стали у Макара Егоровича в доме. Сын Степан куда-то исчез, загулял, видимо, кухарка принесла ужин, поставила самовар.

За чаем проговорили почти до рассвета. Да и какая та июньская ночь?! Так, только сели, а уже почти что утро. Во-о-он забрезжило по-над лесом, сумерки притаились по углам, готовые в любой момент раствориться, исчезнуть в небытие, вот-вот лучи солнечные брызнут, обрадуют землю.

– Поспи, Николай Павлович, отдохни. День предстоит трудный, – хозяин задул лампу, перекрестился на образа, пригласил гостя в спальню. – Здесь отдыхать будешь, а я ещё посижу, посчитаю, подумаю. Мне воистину не семь, а семьдесят семь раз примерить надо, прежде чем один раз отрезать.

Отправив гостя на покой, хозяин зашёл в кабинет, достал рабочую тетрадь. Стоит ли рассаживать сады, стоит ли тратить огромные капиталы в столь смутное время? Стоит ли переоборудовать, оснащать новым оборудованием старую винокурню? Стоит ли обустраивать и личную жизнь дальше именно здесь? Ох, думы, думы.

Петухи пропели новому дню, заскрипели колодцы, захлопали двери да калитки: пробуждалась деревня, втягивалась с раннего утра в тяжелый крестьянский день. Без раскачки, без понукания. Казалось бы, пана Буглака уже нет больше полугода, Макар Егорович работает один, пока один, без управляющего, а поди ж ты, народец бежит на работу! Никто ведь не подгоняет! Разве можно бежать без принуждения на каторгу, как утверждают новые власти?

Да, Щербич понимает, и об этом говорили только что с Николаем Павловичем, что сам по себе труд – это уже насилие над собой. Конечно, легче всего лежать на кровати, мечтать о кренделях небесных, медовых, но вопрос тогда встанет другой: а кто тебе эти самые кренделя принесёт, спустит с небес, приготовит, наконец, да мёдом намажет? Ведь кто-то их должен приготовить. Кто-то должен принести. Выходит, другим ты допускаешь такую обязанность работать, а себя лишаешь такого права? Тогда получается, что ты самый что ни на есть лодырь. Вот и сходится к тому, что надо поднимать своё бренное любимое тело и идти работать, заставлять себя, принуждать к труду. В ином случае – ложись и помирай с голоду. Так устроена жизнь, и никуда от этого не денешься.

Прав Логинов: какой же он мироед, если давал людям работу, а за счёт этой работы нанятый работник жил, кормился сам и содержал семью? И, прошу заметить, в Вишенках народ в большинстве своём зажиточный, впрочем, как и в Борках, а в этом немалая заслуга старосты деревни Логинова Николая Павловича и пана Буглака. Неужели у новой власти другие методы выживания, без труда? Или они не собираются давать людям возможность трудиться, зарабатывать на жизнь работой, трудом праведным?