Вирджиния Клео Эндрюс - Цветы на чердаке

С Рождеством, папа!

Внезапно чьи-то твердые, жесткие руки грубо схватили меня за плечи и начали трясти, чтобы разбудить. Испуганная и очумевшая от неожиданности, я напрягла зрение и с трудом узнала в стоящей передо мной женщине маму. Она сверкала на меня глазами и раздраженно требовала ответа на вопрос:

– Где твой брат?!

Пораженная ее видом и поведением, я отпрянула от нее и взглянула на соседнюю кровать. Пусто.

У меня в голове пронеслось: должна ли я солгать, сказать, что он на чердаке? Нет, это наша мама. Она любит нас и все поймет.

– Кристофер хотел посмотреть комнаты на этом этаже, – сказала я.

В конце концов, честность – лучшая политика. Самая мудрая. И потом, мы никогда не врали ни матери, ни друг другу. Только бабушке, когда это было необходимо.

– Черт, черт, черт! – закричала мама в бешенстве, ее лицо налилось краской гнева.

Теперь гнев был направлен на меня. Конечно же ее драгоценный старший сын, которого она любила больше всех, не предал бы ее без моего дьявольского влияния. Она трясла меня до тех пор, пока я не почувствовала себя тряпичной куклой и мои глаза не стали смотреть в разные стороны.

– За одно это я никогда, ни по какому особому случаю не разрешу тебе и Кристоферу выходить из этой комнаты: вы оба дали слово и нарушили его. Как я теперь могу доверять вам? Я думала, что могу. Я думала, что вы любите меня и никогда не предадите!

Мои глаза расширились еще больше. Каким образом мы ее предали? Ее поведение шокировало меня. Мне казалось, что это она предает нас.

– Мама, мы не сделали ничего плохого. Мы очень тихо сидели под столом. Люди приходили и уходили, но никто не знал, что мы там. Мы вели себя тихо. И как ты можешь говорить, что не выпустишь нас отсюда? Рано или поздно тебе придется это сделать. Не можешь же ты вечно держать нас взаперти.

Она уставилась на меня со странным, затравленным выражением на лице и ничего не ответила. Мне показалось, что она хочет ударить меня, но она отпустила мои плечи и развернулась, чтобы выйти из комнаты. Складки ее юбки затрепетали, как крылья, разнося по всей комнате цветочный запах духов, плохо сочетающийся с ее поведением.

Как раз когда она собиралась выйти, наверное чтобы самой поймать Криса, дверь открылась, и мой брат на цыпочках вошел в комнату. Он прикрыл дверь, повернулся и взглянул в мою сторону. Его губы уже зашевелились, чтобы что-то произнести. И тут он увидел маму, и его лицо преобразилось.

Почему-то его глаза не загорелись радостью, как обычно при виде ее.

Быстро и целеустремленно мама подошла к нему и с размаху влепила звонкую пощечину! Прежде чем он успел оправиться от шока, она нанесла удар по другой щеке со всей силой, на какую была способна в гневе.

Теперь на побледневшем лице Криса с обеих сторон горели большие красные пятна.

– Еще раз сделаешь что-нибудь подобное, Кристофер Фоксворт, – и я сама выпорю не только тебя, но и Кэти.

Лицо Криса, и без того бледное, совсем побелело, красные пятна горели на щеках, как размазанная кровь.

Я почувствовала, что у меня самой кровь отливает от лица и душа уходит в пятки. В ушах стоял непонятный звон. Я уставилась на эту женщину, чужую, незнакомую, с которой я не испытывала никакого желания познакомиться. Неужели это наша мама, в чьем голосе всегда звучала доброта и любовь? Неужели это она, так сочувствовавшая нам в нашем вынужденном заключении? Может быть, этот дом начал влиять на нее? И тут меня осенило. Да, мало-помалу накапливавшиеся в ней изменения дали о себе знать. Количество перешло в качество. Она приходила к нам уже не так часто, как раньше, не каждый день и уж подавно не два раза в день, как вначале. И я вдруг ужасно испугалась – так бывает, когда почва уходит у тебя из-под ног, когда тебя предает кто-то любимый и пользующийся доверием.

Она, видимо, обратила внимание на состояние Криса, и ее гнев улетучился. Она привлекла его к себе и, пытаясь загладить свою грубость, покрыла быстрыми поцелуями его лицо, на котором уже пробивалась первая юношеская поросль. Целуя его, перебирая пальцами его волосы, она прижимала его лицом к своей полной груди, что должно было возбудить даже мальчика его нежного возраста.

– Извини, мой любимый, – со слезами в глазах и в голосе шептала она, – прости меня, пожалуйста, прости. Не пугайся. Как ты можешь меня бояться? Я не так выразилась… я вовсе не хотела вас наказывать. Ведь я вас так люблю. И вы должны это знать. Я никогда бы не сделала этого ни с тобой, ни с Кэти. Разве я когда-нибудь позволяла себе такое? Сейчас я немного волнуюсь, потому что все идет по плану, как я хотела, как все мы хотели. Я испугалась, что все может рухнуть, и поэтому ударила тебя.