Вирджиния Клео Эндрюс - Лепестки на ветру

– Кэти, – сказал он, продолжая глядеть на нее, – ты делаешь очень серьезные обвинения в адрес моей жены. Ты обвиняешь ее в убийстве, преднамеренном убийстве. Если твоя правота будет доказана, ее ждет суд присяжных, ты этого добиваешься?

– Я хочу справедливости, только и всего. Нет, я не хочу, чтобы ее посадили в тюрьму или на электрический стул, если он, конечно, еще существует в этом штате.

– Она лжет, – прошептала моя мать, – лжет, лжет, лжет.

К обвинениям такого рода я была готова и потому спокойно достала из своей сумочки копии четырех свидетельств о рождении. Я протянула их Барту, он поднес их к лампе и стал внимательно изучать. Я улыбнулась матери – жестокой, но полной удовлетворения улыбкой.

– Дорогая мама, ты была так глупа, что зашила эти метрики в подкладку нашего старого чемодана. Без них у меня не было бы никаких доказательств, чтобы предъявить твоему мужу, и он, несомненно, поверил бы тебе: ведь я актриса и привыкла ставить шикарные шоу. Как жаль, что он не знает, какая актриса пропала в тебе! Ты можешь ежиться, мамуля, но у меня есть доказательства!

Я дико расхохоталась, но тут же у меня подступили слезы, ибо в ее глазах я заметила влажный блеск. Да, когда-то я так любила ее, да и сейчас, при всей ненависти и враждебности, я переживала за нее: слабенький огонек врожденной привязанности продолжал теплиться, мне было больно, так больно заставлять ее плакать. И все же она заслужила это, заслужила, заслужила!

– Еще знаешь, мамуля, Кэрри ведь мне рассказала, как она столкнулась с тобой на улице, а ты сделала вид, что не знаешь ее. Вскоре после этого она заболела и умерла – значит, это ты погубила ее! И если бы не эти метрики, ты могла бы избежать всякого возмездия, ибо тот суд в Гладстоне, Пенсильвания, сгорел десять лет назад! Видишь, как позаботилась о тебе судьба, мама? Но ты никогда не могла ничего довести до конца. Почему ты не уничтожила эти бумаги? Зачем ты их сохранила?.. Это была твоя большая ошибка, дорогая любящая мамочка, – оставить такие доказательства, но ты ведь всегда была беспечна, всегда бездумна, всегда и во всем слишком экстравагантна. Ты думала, что после того, как изведешь своих четверых детей, ты сможешь родить еще, так ведь?

– Кэти, сядь и дай мне разобраться с этим! – приказал Барт. – Моя жена только что перенесла операцию, и я не позволю подрывать ее здоровье. Сядь сейчас же, а не то я тебя усажу!

Я села.

Он взглянул на мою мать, затем на ее мать.

– Коррина, если я когда-либо для тебя что-то значил, если ты любила меня хоть самую малость – скажи, есть ли в словах этой женщины хотя бы доля правды? Правда ли, что она твоя дочь?

Очень тихо моя мать сказала:

– Да.

Я вздохнула. Мне показалось, что весь дом вздохнул, и вместе с ним Барт. Я подняла глаза и увидела, что бабушка смотрит на меня как-то очень странно.

– Да, – продолжила мать безжизненным голосом, неотрывно глядя на Барта. – Я не могла сказать тебе раньше, Барт. Я хотела сказать тебе, но боялась, что ты не захочешь меня с четырьмя детьми и без денег, а я так любила тебя и хотела, чтобы ты был со мной. Я голову сломала, придумывая какой-нибудь выход, так чтобы и ты был со мной, и мои дети, и деньги. – Она совершенно выпрямилась и высоко подняла голову. – И я нашла решение! Нашла! Мне потребовались на это долгие недели и месяцы, но в конце концов я нашла выход!

– Коррина, – возразил Барт, возвышаясь над ней, и в его голосе был лед, – убийство никогда не может быть выходом ни из какой ситуации! Тебе надо было просто сказать мне, я бы нашел способ сохранить тебе и детей, и наследство.

– Как ты не видишь, – воскликнула она в волнении, – я все продумала сама! Я хотела тебя, я хотела моих детей и мои деньги тоже. Я считала, что мой отец просто должен мне эти деньги! – Она истерически рассмеялась, снова потеряв контроль над собой, она говорила уже так, как если бы стояла у порога ада и ей надо было поскорее сказать все до конца, прежде чем погрузиться в адово пламя. – Все считали меня глупой, такой блондиночкой с лицом и фигурой, но без мозгов. А я ведь надула вас, мама! – бросила она в лицо старухе в кресле. Затем она крикнула, обращаясь к портрету на стене: – И тебя я надула, Малькольм Фоксворт! – После этого глаза ее сверкнули в мою сторону: – И тебя тоже, Кэтрин. Вы все думали, как вам тяжело взаперти без школы и сверстников, но вы и понятия не имели, как было мне после того, что сделал со мной мой отец, тогда бы вам там показалось по-настоящему хорошо! Ты, с твоими вечными обвинениями, подумай, когда я могла вас выпустить? Когда мой отец внизу приказывал мне делать то, что я делала? Делай, иначе ты не получишь ни одного пенни и я расскажу о твоих детях твоему любовнику!