Вирджиния Клео Эндрюс - Лепестки на ветру

– Я знаю шифр, – продолжала я. – Она использует цифры своего года и дня рождения. Она сказала мне об этом тогда, когда мне было двенадцать. Она действительно моя мать. И она действительно держала нас под замком в той комнате, ожидая, когда умрет ее отец, чтобы получить наследство. Ты прекрасно понимаешь, почему ей приходилось держать нас ото всех в тайне. Ты ведь сам составлял завещание, не так ли? Вспомни ту ночь, когда ты спал в ее огромных апартаментах и тебе приснилась, так ты подумал, юная девушка в коротенькой голубой ночной рубашке, она прокралась в спальню и поцеловала тебя. Тебе это не снилось, Барт, это я тебя поцеловала. Мне тогда было пятнадцать, и я пробралась к тебе в комнату, чтобы стащить немного денег, – ты помнишь, как у тебя то и дело пропадали деньги? Вы с ней еще думали, что это слуги подворовывают, но это был Крис, а один раз и я. Но я ничего не добыла, поскольку ты оказался в комнате и я испугалась.

– Не-е-ет, – сказал он со вздохом. – Нет! Она не могла так поступить со своими родными детьми!

– Не могла? Но она это сделала. Задняя стенка у той огромной тумбы, что стоит возле балюстрады, сплетена из проволоки. Нам с Крисом все было отлично видно. Мы видели, как заканчивались последние приготовления, видели официантов в красном и черном, фонтан, бьющий шампанским, и две огромные чаши с пуншем. До нас с Крисом доносились аппетитные запахи, и мы истекали слюной, так нам хотелось отведать всех этих вкусностей. Наша собственная еда была такой однообразной, всегда холодной или едва теплой. Двойняшки почти не могли есть. Ты был здесь на обеде в День благодарения, когда она без конца поднималась наверх? Хочешь знать почему? Она готовила поднос с едой, чтобы отнести его нам, и ловила каждый момент, когда дворецкий Джон отлучался из буфетной.

Он покачал головой, глаза его выражали изумление.

– Да, Барт, женщина, на которой ты женился, была матерью четверых детей, которых она прятала от чужих глаз на протяжении трех лет и почти пяти месяцев. В свои детские игры мы играли на чердаке. Ты когда-нибудь играл на чердаке в летнюю жару? А в зимний мороз? Думаешь, это было приятно? Можешь себе представить, что мы чувствовали, вынужденные дожидаться, когда помрет старик, чтобы начать жить? Знаешь ли ты, какую душевную травму мы пережили, понимая, что деньги значат для нее больше, чем собственные дети? А двойняшки – они ведь совсем не росли. Они оставались все такими же маленькими, только глаза у них становились все больше и приобретали все более затравленный вид, а она… она приходила и даже не удостаивала их взгляда. Она делала вид, что не замечает, как они чахнут!

– Кэти, пожалуйста! Если ты лжешь, остановись! Не заставляй меня ее ненавидеть!

– Почему бы тебе и не возненавидеть ее? Она это заслужила.

И я продолжила свой рассказ, а моя мать оперлась о стену и выглядела так, будто ее сейчас стошнит.

– Однажды я лежала на вашей роскошной кровати. В твоей тумбочке есть книга о сексе в суперобложке, она называется как-то вроде «Как придумать и сплести свое собственное кружево».

– «Как придумывать собственные кружевные узоры», – поправил он. Он был сейчас так же бледен, как моя мать, хотя продолжал отвратительно улыбаться. – Ты все это придумала, – сказал он каким-то странным тоном, довольно фальшивым. – Ты просто ненавидишь ее, потому что хочешь заполучить меня, и ты пошла на этот обман, чтобы погубить ее.

Я улыбнулась и легонько коснулась его щеки губами.

– Позволь мне представить тебе еще доказательства. Наша бабушка всегда надевала платья из серой тафты с кружевными воротничками ручной вязки, и всегда под горлом у нее красовалась бриллиантовая брошь с семнадцатью камнями. Рано утром в шесть тридцать изо дня в день она приносила нам еду и молоко в корзине для пикников. Поначалу она неплохо нас кормила, но постепенно, по мере нарастания ее ненависти к нам, еда становилась все хуже и хуже, и в конце концов мы стали получать практически одни бутерброды с ореховым маслом и джемом и только изредка – жареную курицу с картофельным салатом. Она составила для нас длинный список правил, по которым мы должны были жить, включая запрет открывать шторы, чтобы впустить свет. Если бы ты только знал, как безрадостна жизнь взаперти без луча света и когда ты чувствуешь себя отверженным, нежеланным, нелюбимым. Было еще одно правило, которое надо было очень строго соблюдать. Нам было запрещено даже смотреть друг на друга, особенно на противоположный пол.