Вирджиния Эндрюс - Семена прошлого

Чтобы был рожден Барт, горели дома, умерла мать, отец… чтобы был рожден проповедник, который уведет человечество с пути разрушения.

Когда программа Барта заканчивалась, я выключала телевизор. Я смотрела только ее.

Строился мемориал в честь моего Кристофера. Он должен был носить название «Мемориальный раковый центр имени Кристофера Шеффилда».

В Южной Каролине Барт учредил грант для молодых юристов, названный «Грант Бартоломью Уинслоу».

Я знала, что все хорошее, что совершает Барт, он делает в искупление своей вины перед человеком, который был ему лучшим из отцов. И, зная это, я постоянно заверяла Барта, что Крис был бы очень им доволен.

Тони вышла замуж за Джори. Дети обожали ее. Синди быстро стала восходящей кинозвездой и получила голливудский контракт.

Мне же было странно и одиноко жить на этом свете. Я всю жизнь себя отдавала: сначала «моим» близнецам, детям матери, затем – моим мужьям, затем – детям, внукам, и вот впервые я оказалась никому не нужна. Теперь я была лишней на этом свете, как однажды сказал про себя Джори.

– Мама, – как-то раз поделился новостью Джори, – Тони беременна! Ты даже не представляешь, что это для меня значит. Если родится мальчик, мы назовем его Кристофером. Если девочка – Кэтрин. И не возражай: мы все равно сделаем это.

Я молила Бога, чтобы это был мальчик, похожий на моего Кристофера или на моего Джори; и еще более я молила Его, чтобы когда-нибудь Барт встретил женщину, с которой был бы счастлив. И только тогда я поняла, что Тони, в сущности, была права: он искал женщину, похожую на меня, обладающую моими достоинствами, однако без моих слабостей. Но он вряд ли найдет такую, пока перед ним есть живая модель.

– И еще, мама: я выиграл первый приз на выставке акварелей, – продолжал Джори, – так что я на пути ко второй своей карьере…

– Именно это предсказывал твой отец, – ответила я.

Я вспоминала все это, и счастье наполняло мое сердце, пока я поднималась по винтовой лестнице на второй этаж.

Ночью я услышала в звуках ветра свое имя и поняла, что Господь дает мне знак: настал мой час. Ветер дул с гор. Я проснулась, четко зная, что мне делать.

И вот я снова очутилась в этом сумрачном холодном помещении, без мебели, без ковров на полу, с одним лишь кукольным домиком, правда не таким чудесным, как тот, давнишний. Я открыла потайную дверь и начала подниматься все выше, выше, выше по узкой пыльной лестнице… Я начала свой путь на чердак.

Путь, на котором я нашла своего Кристофера… Снова наверх…

Маму нашел на чердаке Тревор. Она сидела в нише, которая могла раньше, очевидно, служить окном – окном той самой школьной комнаты, которую так часто она упоминала в своих воспоминаниях.

Ее прекрасные длинные волосы были распущены, свободно лежали по плечам. Открытые глаза глядели в небо.

Тревор начал рассказывать мне, как она сидела, и я позвал к себе Тони, чтобы она тоже слышала. Прискорбно, что Барт был в это время в турне, иначе бы он прилетел из любой точки мира, услышав, что нужен ей.

– Она не замечала времени, – рассказывал Тревор, – поэтому, наверное, сидела там много дней. Сидела такая задумчивая, будто размышляла над смыслом своей жизни. Но какая грусть в глазах… у меня чуть сердце не разорвалось, когда я ее увидел. Я искал – и неожиданно нашел другую, позабытую лестницу наверх, что была за закрытой дверью. Я зашел и огляделся. Меня первым делом удивило, что перед смертью она, видимо, украшала чердак бумажными цветами…

Я захлебнулся слезами. Слезами запоздалого сожаления, что не смог убедить маму в нужности ее жизни, ее необходимости для нас.

Тревор продолжал:

– Теперь я скажу вам нечто совсем странное, сэр. Ваша мать выглядела там такой молодой, тоненькой, хрупкой – и ее лицо даже после смерти выражало счастье.

Тревор сказал, что, кроме бумажных цветов, он нашел там на стене странные бумажные игрушки: оранжевую улитку и фиолетового червяка.

Мама написала предсмертную записку, которую нашли крепко зажатой у нее в руке.

Есть в небесах сад, который ждет меня. Это сад, который мы с Крисом выдумали себе давным-давно, когда лежали вдвоем на жесткой черной крыше и смотрели на солнце днем и на звезды – ночью.

Теперь он – там, и лишь ветер доносит до меня его голос, шепчущий мне, что там, в небесах, растет лиловая трава…

Они все там – и ждут лишь меня.

Поэтому простите мне, что я устала… слишком устала, чтобы жить. Я долго жила и могу сказать, что в моей жизни всего было поровну: и горя, и счастья. Может быть, кому-то покажется по-иному. Я люблю вас всех. Я люблю Даррена и Дейрдре, я желаю им счастья на всю их жизнь. Я желаю счастья твоему будущему ребенку, Джори.