Вирджиния Эндрюс - Семена прошлого

Его темноволосая голова поникла; слезы блеснули на солнце.

– Я люблю тебя, Кристофер Шеффилд Фоксворт. Надеюсь, ты слышишь меня. Я надеюсь, ты простишь меня за то, что я был слеп и не видел, каким замечательным человеком ты был.

Слезы заструились по его щекам. Голос охрип. Люди вокруг тоже заплакали.

Только я стояла с сухими глазами. И сердце мое было высушено.

– Доктор Кристофер Шеффилд отказался носить фамилию Фоксворт, – продолжил он, обретя голос. – Теперь я понимаю, отчего он это сделал. Он был врач, и жизнь его до последнего момента была посвящена людям. Он посвятил жизнь тому, чтобы избавлять людей от страдания; а я, его сын, отказывал ему в праве быть моим отцом. И теперь униженно, покорно и скорбно я склоняю голову перед ним…

Он говорил еще, но я отупела от горя и не слышала.

– Разве он тебя не поразил, мама, своей речью? – спросил меня Джори одним пасмурным днем. – Я плакал и ничего не мог с собой поделать. Он склонился перед ним в раскаянии – он склонился перед лицом огромной толпы! С ним такого еще не бывало. Мы должны отдать ему должное – и верить.

Он умолял меня взглядом поверить Барту.

– Мама, ты должна поплакать. Нехорошо, что ты вечно сидишь и смотришь в пространство. Прошло уже целых две недели. Ты не в одиночестве, помни это. У тебя остались мы. И Джоэл уехал умирать в свой монастырь – вместе с раком, который он себе выдумал. Больше он нам не помешает. Он написал, что не хочет быть похороненным на земле Фоксвортов. У тебя есть я, есть Барт, Тони, твои внуки. Мы все любим тебя, и ты нам нужна. Близнецы давно спрашивают, отчего ты больше с ними не играешь. Не исключай нас из твоей жизни. Ты всегда выходила из каждой трагедии. Вернись к нам и сейчас. Вернись ко всем нам – но главным образом для блага Барта. Если ты сама себя сведешь в могилу, ты погубишь и его.

Для блага Барта… для его блага я осталась в Фоксворт-холле, чтобы жить в мире, который больше не был моим.

Прошло девять одиноких месяцев. В голубом небе мне виделась лишь голубизна ярких глаз Криса. В золоте деревьев я видела цвет его волос. Я останавливалась на улице как вкопанная, заметив мальчишку, похожего на Криса в его мальчишеские годы. Я оборачивалась на каждого седоволосого высокого мужчину, надеясь, что он тоже обернется – и окажется, что это мой Крис. Иногда они действительно оборачивались, но я опускала глаза: это опять был не он.

Я бродила по лесам и горам, ощущая, что он рядом со мной, недостижимый, но по-прежнему рядом.

Пока я гуляла в одиночестве, я поняла, что в нашей жизни не было ничего случайного. Было предначертание, и оно сбылось.

Барт изо всех сил старался вернуть меня к действительности, и я пыталась улыбаться, даже смеяться и чувствовала, что он рад моему пониманию – ему всегда этого недоставало.

И все же – кто я теперь и зачем? Барт нашел себя. Я часто сидела одна в большом холле и размышляла.

Я перебирала в мыслях все трагедии, горечь и ярость, патетику и случайности нашей жизни – и наконец поняла. Странно, что это не пришло в голову всем психиатрам Барта: он просто примеривался к той или иной роли в жизни. Он прошел через несчастливое детство, через ветреную, яростную юность, чтобы отбросить все уродство своей души, которое он в себе видел; и его вера спасла его. Вера в то, что добро должно побеждать зло. Эта вера господствовала над всей его жизнью. В его глазах мы с Крисом и были злом.

Окончательно Барт нашел себя в служении Богу и людям. По воскресеньям утром я включала телевизор и видела моего сына: он молился за нас, он пел, он стал наконец знаменитым евангелистом. Его отточенные слова убеждения вонзались в сознание. Свои деньги и сборы с программ он использовал на нужды проповедничества.

Однажды утром меня ждал сюрприз: на подиум поднялась и встала рядом с Бартом Синди. Она взяла его под руку, Барт горделиво улыбнулся и объявил:

– Моя сестра и я посвящаем эту песню нашей матери. Мама, если ты сейчас видишь нас, ты поймешь, как много значит эта песня не только для нас двоих, но и для тебя.

Вместе, взявшись за руки, они спели мой самый любимый гимн. А я давным-давно махнула рукой на религию, думая, что это не для меня. Ведь среди верующих было столь много ограниченных, жестоких и фанатичных людей.

И все же слезы потекли по моим щекам. Я плакала. Впервые после смерти Криса я плакала благодарными слезами – и душа моя отошла от страшной опустошенности.

Барт искоренил в себе худшую часть натуры Малькольма и оставил только хорошее. Это для того, чтобы был рожден Барт, цвели бумажные цветы на чердаке.