Татьяна Москвина - Она что-то знала

Она боялась стать «сухой розочкой». Так Алёна называла субтильных жёнушек, которых мужчины брали замуж в их двадцать лет, а потом, после рождения ребёнка, напрочь переставали поливать. Они, оставаясь вечными девочками, сохраняя жалкий и нежный силуэтик, по-девичьи подкалывая волосы и одеваясь в те же свитерочки, засыхали до прозрачности цветочков из гербария. Старые замужние девочки, сухие розочки. После пятидесяти их в охотку, с хрустом, кучами сжирала смерть. Алёна зря боялась, она по природе своей не могла засохнуть, риск был в том, что тесто, из которого она была замешена, прокиснет, вспучится и расползётся бесполезной массой, бездарно подгорая в огне материнских тревог. Она решилась. Она уехала с Огурчиком в Горбатов и увезла детей.

В конце мая, нежарким днем, поезд «Санкт-Петербург—Саратов» подходил к Тамбову.

Его уже поджидали внушительные женщины тамбовщины, в основном бывшие и настоящие труженицы Мичуринского прядильного комбината, торговавшие в проходящих поездах косынками из козьего пуха, поясами из собачьей шерсти и пёстрыми, жизнерадостными гетрами из шерсти овечьей. К лету ассортимент пополнялся шарфами и носками из ириса и хлопка. Привычно распределившись по длине поезда, чтоб у каждой был свой кусок торгового пространства (давно договорились, выскочек опускали жёстко), тамбовские женщины, навесив на руки товары, готовились к сеансу. Анна, уже стоявшая в тамбуре с лёгким чемоданчиком, подумала, что на обратном пути надо непременно что-нибудь купить. И товары, и торговки выглядели аппетитно.

Алёну, невысокую русоволосую женщину, широко и щедро улыбавшуюся навстречу всему поезду, Анна приметила ещё в окне вагона. Та, в белом плаще и белой кофточке в мелкий чёрный горошек, спешила по перрону вместе с высоким, плотным, краснолицым мужчиной лет шестидесяти. Тот был одет представительски: коричневый костюм, галстук. Но и без костюма было видно за километр, что это настоящий, коренной начальник, да не тот, что оторвался от почвы и висит в чиновном небе, как надутая жаба, оторванная игрою судьбы от родного болота навсегда и оттого вечно угрюмая и неизреченно злобная, нет! То был подлинный начальник земли, мужичок с кулаком, с матерком, из тех, что весь день мечется около своего дела, а вечером, медленно, сладострастно выпив стакан водки, валится спать без снов.

– Аня! – воскликнула Алёна. – Вот точно как Яша написал – говорит, чёрненькая, изящная, на француженку похожая. Давайте ваш чемоданчик Пете. Это Пётр Иванович Касимов, директор нашего завода… Весь Горбатов наш стоит на трёх Петрах – мой Петя, муж мой Огурчик, Пётр Иванович да Пётр Степанович, директор школы. Они же со мной вместе – депутаты совета. Так что принимаем вас на высшем уровне. Добро пожаловать!

– На машине сейчас, – сказал Касимов. – Часа полтора.

– Он лишнего у нас не говорит! – залилась смехом Алёна. – Ну как доехали?

– Так, ничего. Храпят все, как обычно, – отвечала Анна. – Обратно поеду – у ваших женщин что-нибудь куплю.

Касимов издал носом звук неодобрения.

– Здесь, Анечка, ничего не надо покупать, тут цены космические, для проезжающих. Что вам надо – мы вам достанем.

– Носки – сорок рублей, – фыркнул Касимов. – Косынка – сто!

– Всего? – удивилась Анна. – Всего сто рублей за косынку ручной работы из настоящего козьего пуха?

– «Всего сто рублей»! О, столичные жители! У нас на сто рублей, – заметила Алёна, – неделю прожить можно.

– Это без водки. Если. – сказал Касимов.

За рулём пожилой белой «Волги» – официальной машины поселковой администрации – сидел Василь Палыч, настоящий водила, чьи предки, видно, были тоже из племени извозчиков. Он что-то тихонько напевал под нос, замечал «хорошо – не жарко», предупреждал: «щас немножко потряхнёт» и казался человеком, полностью и с удовольствием совпадающим со своим занятием. Но и вся обстановка, в которую попала Анна, излучала это счастливое совпадение: ничто не лезло вон из кожи, чтоб заявить о претензиях, поманить, обмануть, ничто не притворялось ничем. Всё как-то ровно, чётко укладывалось в свои места и границы.