Татьяна Москвина - Она что-то знала

– Что, городской житель, поди, и гуся сто лет не видели?

– Ага.

– А мы в Горбатове птицу уважаем. У всего Горбатова подушки пуховые, и ни одна калитка не скрипит – гусиным жиром смазаны.

На участке Алёны стояли два дома: старый деревянный, крашенный в оранжевый цвет, с мансардой и верандой, и новый, из белого кирпича. К нему вела дорожка, обсаженная тюльпанами. Касимов и Василь Палыч, почтительно сопроводив женщин до кирпичного дома, откланялись, причем Касимов кивнул так, будто что-то солидно подтверждал. На зелёном крыльце Алёну и Анну поджидала группа домашних: полноватый молодой человек лет тридцати с простодушным выражением лица, крепкая тётка, вся в родинках, в косынке и клеёнчатом фартуке, и маленькая девочка с высоким лбом, смотревшая строго и величественно, как настоящая хозяйка.

– А вот мои домашние частично! Ирина Ивановна, мужа моего тётушка родная и главный попечитель хозяйства, сынок Ваня, дочка Соня. Анна… как ваше отчество? Не надо? Значит, просто Аня, наша гостья из Петербурга из самого. Вот у меня Ванечка скучает всё по Питеру. Проходите, умывайтесь с дороги, вода в доме, уборная – всё в лучшем виде. Комнату вам наверху отвели самую расчудесную. Но предупреждаю: петухи поют и собаки лают, деревенский оркестр будет в полном составе.

– И козы еще! Козы мекают, – засмеялся Ваня. – И под горой, если вслушаться, стадо мычит – коровы. А больше звуков никаких нет!

– Прям уж, – вмешалась Ирина Ивановна. – Пятница, забыл? Щас после восьми уже запоют-завоют. Хоры алкогольные. Ну, как говорится, добро пожаловать в Горбатов.

– Да мы сами скоро запоём-завоем. Мы с вами, Анечка, пройдёмся немножко, а потом за стол. Всех увидите, всю знать, всех главных наших людей…

Проходя мимо гостиной, Анна действительно увидала изрядный круглый стол, где уже собиралось угощение.

– Вы меня заранее извините, я ем и пью мало, так что не сочтите за неуважение…

– Да? А что так? Вялое пищеварение? На воздухе мало бываете? – спросила Алёна, провожая Анну в её светёлку. – Наверное, когда учились, посадили желудок на бутербродах и пирожках. Ищите воздух, мой вам совет, всегда и везде ищите воздух. Без кислорода обмен весь летит к чёрту. Почитайте, как раньше ели, ну, до индустриализации, в позапрошлом веке. Разумеется, те, кто не нуждался. Что у них на день – нам на неделю хватило бы. Обед Чичикова, описанный у Гоголя, – рядовой, проходной обед в трактире – нынче троим не съесть.

Я про это много думала, про историю русского пищеварения. Почему никто не напишет? Захватывающе интересно.

В чистой, светлой гостевой комнате стояли две кровати, застланные покрывалами из кусочков пёстрых тканей, белый шкафчик и белый же столик у открытого окна, с колыхающимися тюлевыми занавесками. На подоконнике цвела пышная красная герань. Анна раскрыла чемодан, принялась раскладывать вещи.

– И вы совершенно правы, история пищеварения – дико интересно. Но тут нужно редкое сочетание профессиональных навыков, надо быть и врачом, и историком.

– А можно вдвоём! Вот вы историк, я врач, давайте напишем. Шучу. Тут в архивах, в библиотеках сидеть надо. Когда мне!

– Ладно, без нас обойдутся. Если дело надо сделать – его кто-нибудь сделает непременно.

Алёна присела на постель, внимательно и ласково поглядев на Анну.

– Вы это хорошо сказали. Знаете, я когда первый раз приехала в Горбатов с Огурчиком, это муж мой – Огурчик, я подумала: никогда, ни за что… Тогда только тот деревянный дом был, вот мы мимо шли, но в таком виде… Весь облупленный, порушенный. Мама-то у него умерла, хозяйство холостяцкое… Пошли гулять по городу. Козы эти мекают, куры. Площадь вся в выбоинах, фонтан ржавый не бьёт, больничка такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Скукотища лютая, и вот хоть вешайся в этой тишине – никто не пошевелится. Так и вешались эти… опойцы. Которые до смерти опивались. Кирпичный завод закрылся, точно в песне – «и по винтику, по кирпичику, растащили кирпичный завод». Консервная фабрика была – вся в руинах. Бабы бьются на хозяйстве, а мужики понятно чем занимаются. Врач сбежал, школа на грани закрытия – ни учителей, ни учебников, один Пётр Степанович и жена его Вера, с горя даже химию и физику сами освоили по учебникам и преподают. Великий Октябрь Платонович сидит, как филин, в библиотеке и что-то пишет. Трактат об улучшении жизни к лучшему. Господи, думаю, что делать? А потом и говорю себе: «А понемножку».

– А понемножку?

– Ага. Знаете, если каждый день понемножку, оно копится-копится и вдруг – раз! И всё меняется. Ох, если бы не Петя. Если бы я его не полюбила – пропадать бы Горбатову! Хотя нет. Нет. Вы верно сказали – дело должно быть сделано и его сделают. Только, наверное, всё не так бы пошло. Что ж, вышла я замуж за Петю, взяла направление в облздраве, приехала сюда медпомощь налаживать.